Потерянная Россия

Когда в момент Тарнопольского прорыва в начале германского контрнаступления я предложил Верховному главнокомандующему Брусилову сменить явно негодного генерала Гутора и на его место командующим Юго — Западным фронтом назначить генерала Корнилова, я встретил с его стороны почти такое же сопротивление, как Гучков со стороны Алексеева. Однако Корнилов все‑таки был на эту должность назначен. Также вопреки мнению военных авторитетов 19 июля генерал Корнилов по моему предложению был назначен Временным правительством главнокомандующим на смену потерявшего волю к управлению генерала Брусилова.

Я привожу здесь справку об обстоятельствах служебного возвышения генерала Корнилова для того, чтобы было понятнее дальнейшее; для того, чтобы было понятнее, почему, несмотря на все признаки готовящегося военного выступления против Временного правительства, несмотря на огромное количество собранных мною о заговоре данных, я до последней минуты не видел, не мог увидеть среди заговорщиков генерала Корнилова. Упорно проводя его наверх, преодолевая при этом сопротивление его начальников и неприязнь к нему левых кругов, оставляя без внимания его чрезвычайно не дисциплинированные по отношению к правительству выступления, проявляя иногда даже чрезмерную снисходительность, я твердо до последнего дня был уверен в одном: в том, что отменно доблестный солдат и в политике в прятки играть не станет, и из‑за угла стрелять не будет. К величайшему несчастью России — это оказалось не так.

Когда и где состоялось окончательное решение вести в диктаторы России генерала Корнилова — мне до сих пор неизвестно.

Думаю, что это было решено еще до назначения генерала Корнилова командующим Галицийским фронтом, т. е. между 2 и 7 июля. В этом меня убеждает тон первой же телеграммы генерала Корнилова к правительству в ответ на указ о его назначении командующим фронтом. Впрочем, возможно, что эмиссар заговорщиков Завойко решил сам ускорить события.

Только что упомянутая телеграмма не по содержанию, — ибо здесь генерал Корнилов шел с некоторым опозданием навстречу моим как военного министра требованиям, — а по форме носила явно угрожающий, требовательный, ультимативный характер. Дав чрезвычайно резкое описание положения на фронте, генерал Корнилов продолжал: «Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого от первого дня сознательного существования до ныне проходит в беззаветном служении родине, заявляю, что отечество гибнет, и потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах. Необходимо немедленно, в качестве меры временной и исключительной, введение смертной казни и учреждение полевых судов на театре военных действий… Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее по действительному назначению — защиты родины и свободы, — то я, генерал Корнилов, самовольно снимаю с себя полномочия главнокомандующего». Этот изумительный документ, как оказалось потом, был написан не кем иным, как г. Завойко.

О приостановке наступления я уже сделал соответствующее предложение генералу Брусилову; применять вооруженную силу в борьбе с дезертирами, грабителями и прочими предателями обязаны были все военачальники неоднократными моими приказами. Восстановления смертной казни на фронте уже до генерала Корнилова требовали армейские комитеты.

Таким образом, суть выступления Корнилова была не в содержании, а в жесте «сильного человека». Этот жест сейчас же в Ставке, в Могилеве, повторил Центральный комитет Союза офицеров. Временное правительство получило за подписью полковника (к. — д.) Новосильцева телеграмму, в которой уже без всяких обиняков говорилось, что за неутверждение мер, предлагаемых генералом Корниловым, все члены Временного правительства… «отвечают головой».

Беспристрастный историк впоследствии признает: несмотря на все недопустимые, возмутительные словесные грубости, никогда никто из советских делегатов в первые недели падения монархии ничего подобного по отношению к правительству себе не позволял. Генералу Корнилову и полковнику Новосильцеву их дерзость прошла безнаказанно. Почему? Да просто потому, что Временное правительство почитало извинительным и даже, пожалуй, естественным чрезмерное возбуждение военных людей, непосредственно и особенно больно переживавших новые удары на фронте; естественным особенно в минуты, когда все даже в тылу потеряли немного душевное равновесие.

Запальчивость и наскок генерала Корнилова мне лично тогда даже нравились. Резкостью выражений нас — людей из Временного правительства — удивить на четвертом месяце революции было невозможно; вывести из себя — тем более. Ведь и слева горячие революционные скакуны сильно брыкались, пока сами не вошли в оглобли власти. Мне думалось: сознание государственной ответственности выровняет, вымуштрует политически и генерала Корнилова с его ближайшими военными друзьями.