Потерянная земля

Охотник впился в сердце зубами, дернул — но не смог удержать скользкий кусок плоти в руках, и заворчал глухо; по-собачьи мотнул головой и сомкнул челюсти. Проглотил не жуя — слишком силен был голод.

Трапеза проходила в полном молчании, лишь иногда влажно чавкала плоть, в которой копошился охотник, еще не утративший человеческие черты. Чернота в венах медленно меняла свой цвет — и в конце концов, в его теле заструилась человеческая кровь. Наконец, он насытился, почти беззвучно рыгнул, выпустив облако отвратительного смрада, выпрямился… огляделся, словно приходя в себя; пошевелил ногой то, что осталось на земле. Здесь взять больше нечего. Ну и ладно. Этого пока хватит.

Развернулись перепончатые крылья, они, на поверку, оказались гораздо больше, чем можно было подумать; поток воздуха прибил к земле огородные посадки — и существо растворилось в тумане, словно его никогда здесь и не было. На земле остался лишь широкий истоптанный круг, в котором земля почернела от крови. В центре этого круга лежали какие-то окровавленные тряпки, да немногочисленные кости, которые разгрызли, чтобы добраться до мозга.

* * *

Инга проснулась первой. Полежала, вслушиваясь в скрипы старого дома, живущего своей жизнью. В доме было холодно, туман забрался и сюда… Ее немного потряхивало, сырость пробиралась, казалось, до костей, несмотря на то, что Вадик, ее мужчина, обнял ее… Рука была горячей. Она наощупь нашла в темноте его лоб — да, у него жар. Пальцы намокли — лоб тоже горячий, но весь в испарине. Бедный…

Инга осторожно, чтобы не разбудить, выбралась из его объятий, опустила босые ноги на холодный пол, передернувшись. Не зажигая света, прошла к печи; тонко скрипнула дверка — Инга заложила дрова заранее, осталось лишь чиркнуть спичкой. Пальцы прошлись по пыльному плечу дымохода, толкнули сухо зашуршавший коробок. Заслонку трубы нашла тоже наощупь; хотелось подольше побыть в пусть холодной — но темноте. Ей казалось, что попади в глаза свет — и голова взорвется грозой боли, от которой она спряталась в сон.

Но боли не было. Инга поднесла огонь к пожелтевшей газете (вокруг нее разметался дрожащий полукруг неверного желтого света, осветив побелку печи). Бумага занялась весело, жадно, тонкие язычки деловито стали взбираться по щепкам растопки. Инга еще посмотрела на набирающее силу пламя, но из топки потянулись в дом призрачные облачка дыма — и пришлось закрыть дверцу.

Она все же упустила — в доме удушливо запахло дымом, не то, чтобы сильно — но неприятно… Хорошо, трубу не завалило вместе с крышей. Темнота снова вернулась к Инге, обняла ее своими прохладными ладонями, но женщина поморщилась. Хочешь — не хочешь, пришло время зажечь лампу…

Пальцы еще хранили влагу лба Вадика, ей была даже приятна эта прохлада. Инга зажгла лампу, полюбовалась на язычок керосинового пламени, поставила на место отмытое намедни стекло — и отшатнулась…

На стекла остался бледно-розовый отпечаток ее пятерни. Инга поднесла ладонь к свету — в линиях, покрывающих кожу, словно текли багровые ручейки. Она потерла пальцем — кожа открылась мягкая, белая, ни ран ни повреждений не было…

Вадик!!!

Она подхватила лампу, кинулась в комнату; занавески взметнулись по сторонам выцветшими застиранными крыльями…

Он лежал на боку, лицом к ней, обнаженный, весь перемазанный кровью — чужой кровью, поняла она вдруг; и от сердца отлегло. Главное, что он цел… Цел… Это — самое главное…

Она присела на кровать, стерла рукой не успевшую еще свернуться розовую влагу. Какой же он все-таки горячий…

Ну ничего. Теперь все будет хорошо. Я тебе обещаю…

И, словно услышав ее, существо открыло глаза.

Глава 4

Буренка лишь тяжело дышала, сил уже не осталось, даже чтобы издать стон… А стонала она как женщина, слишком похоже, от этих звуков все внутри переворачивалось. Сколько уже раз Витя это делал, все одно — тошно. Тем более, здесь уже милосердие, ей и самой тяжело — с перебитой ногой и огромной ссадиной во весь бок. Корову пришибло чем-то тяжелым — было видно, где покрошились проступающие через обвисшую шкуру ребра. Она даже не дошла до яслей — завалилась прямо на бетонный пандус за дверями коровника, оказавшись под родной крышей. Пришла сама, все думали, что она потерялась — хоть и маленький мирок, но туман раздвинул его чуть ли не до бесконечности.

Покалеченная нога коровы оказалась под прямым углом, лежала такая бесполезная… Иногда копыто конвульсивно подергивалось — и тогда животное снова стонало. При любых раскладах, корова только на убой, и чем скорее — тем лучше, пока ткани не загнили.

Лишь глаза смотрели на него — на человека, пришедшего оборвать мучения вместе с жизнью. Глаза видели его до глубины души.

Да черта с два они неразумны. Поразумнее некоторых будут… корова еще терпела больше суток, пока до нее дойдут руки — и весь вчерашний день Вику Семенову пробирала дрожь, стоны животного были слышны прекрасно даже сквозь тонкую, в полкирпича, стену бытовки.