Потерянные души

Ощущение возникало такое, будто я наблюдаю, как иностранцы пытаются говорить на новом языке — неточную смесь глагольных времен и согласований, заикание, непонимание языковых нюансов. Каждый год в подобных рабочих кварталах вокруг Чикаго и Детройта Еврейская Лига обнаруживала нацистских лагерных охранников, убийц тысяч и тысяч — они пытались раствориться в безликости автосборочных конвейеров. Странно, как ненависть могла преображаться в рабочего автомобильного завода, как зло могло трансформироваться. Мне вспомнился Джон Уэйн Гейси[10] и его массовое захоронение в пригороде, больше тридцати мальчиков в тесном пространстве.

В первом же доме в моем списке я сразу понял, что наступил на эмоциональный фугас. Дверь открыла средних лет женщина славянской внешности в широком свитере. Руки у нее были скрещены в этой их иностранной манере, подпирая непомерно большие груди. Она явно еще не остыла от какой-то ссоры, лицо у нее было багровым, но она все равно улыбнулась и проводила меня в крошечную и гнетуще жаркую комнату, где сидела женщина постарше — она глядела в окно и подчеркнуто меня проигнорировала.

Мне отчаянно хотелось убраться оттуда. По телевизору показывали «Мир спорта». Тип в невозможно скверном паричке готовился подавать.

Дочь обернулась, перехватила мой взгляд и сказала:

— Этот человек, ему платят пятьдесят тысяч долларов за такое. — Она сказала это с неописуемым отвращением. Запрашиваемая цена за ее дом составляла сорок две тысячи пятьсот.

Я потратил еще несколько мучительных минут на так называемый осмотр дома. Дочь сказала мне, что работает в отделе косметики «Лорда и Тейлера» в центре Чикаго. И теперь живет там. Она сказала, что мать уедет в Огайо к младшей сестре.

Я прошел по узкому коридору, устланному грубым половиком, в две маленькие спальни — одну почти целиком занимала двуспальная кровать, вторая, очевидно, служила святилищем детства дочери — розовый цвет, кружева, кровать под балдахином. Фарфоровые лица кукол уставились на меня со столика, снабженного трехстворчатым зеркалом с задней подсветкой. Мечта пролетарской Алисы в Стране чудес, крестьянки-эмигрантки.

Отыскав два следующих дома в моем списке, я решил не заходить в них. Один ютился в близком соседстве с гигантскими электрическими опорами, которые издавали шипящий звук. В окне другого дома маячил доберман.

В последнем доме меня встретил запах капустного супа, запах настолько сильный, что я просто почувствовал, как он обволакивает мой язык. Маленький транзисторный радиоприемник был настроен на польскую станцию. Я услышал, как кто-то говорит «Солидарность» и «Лех Валенса».

За кухонным столом худой, как скелет, мужчина пенсионного возраста раскладывал пасьянс. Облизывая большой палец, он отделял карты от колоды и укладывал их строго по одной — похоже, угадывал судьбу. На блюдечке дымилась сигарета.

Он поднял голову, когда я открыл дверь. Внутри стоял жуткий холод, но на нем была только безрукавка. На его плече виднелась татуировка Холокоста. Мы все видели их по телевизору, но в реальности она меня оглушила. Он выглядел, как мог бы выглядеть один из всадников Апокалипсиса, вернувшийся домой и сбросивший плащ.

Дом был скудно меблирован. Только самое необходимое. Я прошел по точно такому же коридору, как в доме славянки, где уже побывал. Но мебель была только в одной комнате — узкая кровать и комод. Фотография сепией женщины и детей, снятая, видимо, очень давно, возможно, на его родине. Поскольку в доме ничто не говорило о присутствии жены или детей, я подумал, что они, вероятно, погибли. Вторая спальня была пустой коробкой, как тюремная камера.

В отдалении слышались шумы железной дороги, и я подумал об эшелонах с евреями, предназначенными для печей крематория.

Старик прошаркал по коридору, хрипло дыша. Эмфизема легких. Он сказал, что возвращается в Польшу умереть. Цену за дом он назначил всего тридцать три тысячи пятьсот долларов и даже был готов согласиться на проценты от моего дохода от аренды вместо единовременной выплаты.

Возможно, этот дом был единственным доступным мне, но в нем обитали привидения. Меня от него жуть взяла. Я все время видел фотографию его семьи, смотрящей на эту чужую страну.

— Дайте мне подумать, — сказал я, хотя знал, что не вернусь сюда. Никогда.

Глава 22

Мне было на редкость скверно. Утро словно отодвинулось на годы назад, будто я отсутствовал очень долго. Было уже темно, когда я свернул с шоссе к островку резкого света бензоколонки и заправился.

В «Харди»[11] я сел за столик и выпил чашку кофе. И только когда я собрался уйти, мой взгляд упал на телеэкран в дальнем углу зала.

В тот момент, когда камера выхватила участок реки, где было извлечено тело Черил Карпентер, я принял это за повторение прежней программы, но камера переключилась на прямой эфир и показала родителей Черил Карпентер возле их дома. Они плакали. Миссис Карпентер почти повисла на плече мужа.