Потерянные души Уиллоубрука

Что-то постоянно цеплялось за ее кольцо настроения[3], мешая рыться в сумке. Она остановилась. Уж не паленое ли это удостоверение личности, которое она, выметаясь из бара вчера вечером, забыла сунуть в бумажник? Вытащив руку, она разглядела находку и ругнулась про себя. Пустой пакетик от презерватива зацепился за камешек кольца и теперь свисал с руки, как рекламный плакат. Отцепив пакетик, Сейдж подошла к урне и швырнула его в мусор. Все еще чертыхаясь, она вытащила из сумочки остатки шестизарядной упаковки презервативов и тоже выбросила; наплевать, пусть все видят. Она знает только одно: ее следующий дружок будет настоящим мужиком из тех, что сами запасаются долбаными резинками. При мысли о Ное у нее защипало глаза. Не застукай она недавно, как он обжимался с этой сучкой Иветт, мог бы поехать сейчас с ней в Уиллоубрук. А вместо этого он наверняка еще валяется в койке, наслаждаясь последними днями рождественских каникул и мечтая о встрече с ней. Что ж, будет ему сюрпризик. Она подсунула Ною под дверь записку, в которой велела никогда больше не звонить. Потому что не будет она мириться с тем, что ее парень бегает на сторону. И неважно, что они с Иветт «всего лишь» целовались: измена есть измена. И к тому же она сто лет назад поклялась, что и минуты своей жизни не потратит на человека вроде собственной покойной матери, которая только так гуляла от ее отца. Разбитое сердце — не оправдание.

При мысли о матери Сейдж поджала губы. Старая боль. Прежде она верила, будто ее родители настолько без ума друг от друга, что все остальное им до лампочки. В старших классах отец был звездой баскетбольной команды, а мать — капитаном группы поддержки; они поженились сразу после окончания школы. Предполагалось, что этот брак — навсегда. Сейдж и Розмари тоже думали, что навсегда, — пока впервые не увидели ссору. Тогда мать в первый раз бросила в отца бокал с мартини. В первый раз велела ему убираться. И в последний.

Розмари не понимала, почему родители постоянно ссорятся, но это изменило ее, и не к лучшему. Сейдж, напротив, знала, что у мамы и папы проблемы, решить которые она не может, и потому старалась игнорировать склоки. Поначалу, осознав, что мать пьет каждый день, Сейдж решила, что у отца связь на стороне, и возненавидела его за это. А потом узнала правду.

Обманщики — те, кто кричит и вопит, те, кто пытается переложить вину на другого. Словно это отец был виноват в том, что мать лжет, будто засиживается на работе, а сама в это время трахается с боссом. Как будто отец разрушил брак ее начальника заодно со своим. Что бы отец ни делал, как бы он ни старался, он никогда не был достаточно хорош для матери. Он мало любил ее, мало перед ней юлил, — всего, что он делал, было мало. За исключением того, что именно он каждое утро приносил ей кофе в постель и каждый вечер готовил ужин. Именно он отводил Сейдж и Розмари в садик и следил за тем, чтобы у них была чистая одежда. Именно он украшал дом к Рождеству и каждый год покупал самую большую елку, какую только мог найти, потому что это был любимый праздник их матери. Никто и никогда не заботился о матери Сейдж так, как папа. И у нее никогда не было причин не доверять ему.

Впрочем, у Сейдж никогда не было причин не доверять и Ною. Девчонки толпами увивались за ним в надежде привлечь его внимание, но ни на одну из них он толком не глядел. Хэзер и Дон вечно приставали к ней с вопросом, доверяет ли она ему, но Сейдж знала, как сильно он ее любит, — по крайней мере, думала, что знает. Она не раз видела, как другие парни развлекаются с разными девчонками, как льется рекой виски и пиво, как передаются по кругу косяки. А вот Ной всегда был с ней и только посмеивался над похождениями друзей. Она и не думала, что он станет обманывать ее. За весь год, что они были вместе, не появлялось ни записок в его шкафчике, ни пятнышка помады на шее, ни сплетен о том, что он хотя бы посмотрел на другую. До сих пор.

Она снова ругнула его про себя и сдержала слезы, не желая реветь из-за парня. Есть заботы поважнее. Выбросив Ноя из головы, она поплелась к выходу. Не стоит он того, чтобы о нем думали. По крайней мере, так сказала ее голова. Хэзер и Дон тоже не заслуживали раздумий. Сперва ей было неловко, что она ушла вчера вечером, бросив подруг в баре и не заплатив за свою выпивку, но теперь она радовалась, что ушла. Скорбь о сестре, потерянной шесть лет назад, — ужасная, невыносимая сердечная тоска, не оставлявшая ее по сей день, — не предмет для шуток. Ведь девчонки знали, что известие о смерти Розмари разделило ее жизнь надвое: до и после. И это не мистификация в попытке добиться внимания.