Потерянные мемуары Джейн Остин

— Ваша книга прелестна, остроумна и романтична, — с энтузиазмом заявил мистер Эшфорд как-то днем, когда мы гуляли за городскими стенами по лесистым склонам у моря. — И, осмелюсь заявить, написана в совершенно новой манере. Ваша работа обладает свойствами почти лирическими, чем-то неуловимым, что я не могу облечь в слова. Прежде я никогда не читал ничего подобного.

— Несомненно, она вовсе не так уж необычна, — скромно заметила я. — Это всего лишь история двух юных сестер с разными взглядами на жизнь.

— Это больше чем просто история, — настаивал он. — Я слышал лишь малую часть, но мне она кажется блестяще задуманной полемикой касательно того, сколь много чувств должно испытывать и выказывать.

— Вы правы! — взволнованно воскликнула я. — Именно это я и хотела сказать в своих книгах, но боюсь, не слишком преуспела в предыдущих попытках. Я рада, что мне удалось передать это теперь.

— А ваши персонажи! Мне кажется, я знаю их так, будто прожил с ними всю жизнь. Вторая глава исключительна. Уверен, это один из самых остроумных диалогов, когда-либо написанных.

Я покраснела от его похвалы.

— Вы слишком добры.

— Я не добр. Я искренен. Вы будете издаваться, вы обязаны. Вам надо только закончить книгу и представить ее. Я ничуть в этом не сомневаюсь. — Он повернулся ко мне и взглянул нерешительно. — Хотя…

— Хотя? — улыбнулась я. — Вы о чем-то умалчиваете, мистер Эшфорд? Возможно, о каком-то недочете, который нашли в моем романе?

— Я внес бы одно маленькое предложение, если позволите.

— Прошу вас.

— Фамилия семейства, Дигвид.

— Да?

— Она на редкость непривлекательная.

— Но у нас есть старые друзья по фамилии Дигвид.

— Умоляю, не заставляйте читателя страдать, как страдают они.

Он взглянул на окружавшие нас деревья с густым подлеском, и лицо его прояснилось.

— Как насчет Вуд?[33] Дигвуд? Догвуд? Дэшвуд? Да, вот оно, Дэшвуд. Теперь у вас есть фамилия.

— Дэшвуд, — повторила я и кивнула. — Звучит приятно.

На следующий день, когда я вслух читала только что законченные страницы, я заметила перемену в мистере Эшфорде. Казалось, он подавлен, что совсем на него не похоже, и временами погружается в раздумья. Когда я спросила его, что случилось, он извинился, сказал, что на мгновение отвлекся, и упросил меня продолжать.

Я подумала, что, возможно, уныние мистера Эшфорда проистекает из мысли о необходимости его возвращения в Дербишир в конце недели и нашем планируемом переезде в Чотон. Конечно, я не могла думать о предстоящем расставании без самого печального из чувств.

Хотя прошло всего несколько коротких недель с тех пор, как мы с мистером Эшфордом возобновили свое знакомство, я не могла не ощущать нашей искренней и взаимной привязанности. Когда мы разлучались, не считая часов, отданных сочинительству, я почти постоянно размышляла о нем. Мое сердце начинало биться быстрее при звуке его подъезжающего экипажа, его шагов по направлению к нашей двери. В часы, которые мы проводили вместе в наших беседах, спорах и обменах мыслями и чувствами, я испытывала в некотором роде совершенное счастье, которое доселе было мне неведомо.

Я давно отказалась от мысли о замужестве и находила приятным свое независимое положение. Но теперь я не могла не думать о браке. В мистере Эшфорде я видела учтивость и ум, сопряженные с великими достоинствами. Его манеры были так же прекрасны, как его сердце. Во всех отношениях он казался мне человеком, с которым я смогла бы жить долго и счастливо. Я любила его. Я любила его! Однако что именно он чувствовал ко мне, до сих пор оставалось загадкой.

В часы, проводимые нами вместе, он всем поведением показывал, как приятно ему знакомство со мной. У меня не осталось почти никаких сомнений, что его чувства совпадают с моими собственными. Но об этих чувствах он всегда молчал. Сама я едва ли осмелилась бы затронуть этот предмет. В конце концов, он был джентльменом весьма состоятельным, наследником баронетства, в то время как я — женщиной тридцати трех лет, в чью пользу говорил лишь ее ум, которым он, по-видимому, восхищался. Я сомневалась, рассматривает ли он наши отношения как нечто более серьезное, чем дружба.

Однажды днем мы сидели вдвоем на старой деревянной скамье в саду, наслаждаясь исключительно обществом друг друга и прелестью дня.

— Что вам более всего нравится в писательстве, мисс Остин? — спросил мистер Эшфорд.

— Полагаю, творить свой собственный мир, полный людей, которые должны думать, и действовать, и говорить, как я им велю.

Он сидел рядом со мной, и подобная близость заставляла мое сердце биться быстрее, чем обычно, а румянец — гореть на щеках, каковое обстоятельство, надеялась я, он отнесет на счет солнечного тепла.

— Иными словами, играть роль Бога.

— Мистер Эшфорд, прошу вас. Я дочь священника.

Он засмеялся.

— Какую из сестер вы списали с себя? Элинор или Марианну?

— Не ту и не другую, я думаю.

— Полноте! Несомненно, всякий писатель и писательница выражает меру собственных мыслей и чувств через своих персонажей.