Потерянный альбом (СИ)

— Не должно было быть, существовать со мной; другими словами, ничего не кончилось; вот что лезло в мысли; ничего не кончилось; ничего не…; мне, конечно, казалось, как и всем остальным, мне казалось, что…

— Что все кончилось, что с этим разобрались и оно не вернется; мне казалось…

— Что это было и быльем поросло, что ничего больше не всплывет; но теперь, говорят…

— И я не могу в это поверить: правда не могу в это поверить; хоть убей, не могу поверить…

— Что, видимо, там что-то обнаружили, как говорят…

— Что-то обнаружено; вот что говорят люди; в «Репабликан энд Хроникл» еще ничего не писали, но я…

— Кое-что слышала, пока…

— Помогал сыну сменить цепь на велосипеде, на нашем заднем дворе, буквально вчера; в предыдущий день сын катался в Сенека-парке, и возвращаться ему в основном пришлось пешком, причем в холм; и теперь велосипед — «Рейли» с тремя скоростями, который я купил ему прошлым летом, — стоял колесами кверху, на сиденье и руле; педали и подставка торчали, как лапки насекомого, и у нас была газета, чтобы протирать; Джейсон капал смазку на передние передачи, а я присел, вертел педаль велосипеда правой рукой и ставил цепь на место левой; и вот я уже почти закончил укладывать цепь на большую шестеренку, как бросил, схватил Джейсона в охапку и прижал к себе, и плевать на пальцы в смазке; семь лет назад, в разгар событий, сынишка заболел такой штукой — хронический катар евстахиевой трубы, когда надолго закладывает уши; тогда ему было всего три года, и болезнь никак не уходила; тянулась месяцами, все лето и осень, до того долго, что один ухогорлонос сказал, будто Джейсон может лишиться слуха; мы ходили как минимум к шести врачам, и все сказали, что не могут это объяснить, тем более раз поражены оба уха; это идиопатия, говорили они; а Джейсон был еще маленький, чтобы организм сопротивлялся, разве что оставалось принимать антигистаминные; помню, как я тогда думал, что если Джейсон вылечится, если все переживет и останется здоровым, я всю свою жизнь буду помнить свой приоритет в жизни; и я помню, я все еще помню: я помню приоритет в жизни…

— И вот я там — и не там; я сижу, я веду беседу в своем кабинете, и, хотя внешне я присутствую, в порядке, внутренне меня там нет, потому что если кто-нибудь теперь что-нибудь скажет…

— Если что-то надо сказать, сейчас, после стольких лет, если что-то действительно проявляется, тогда я узнаю точно, тогда будет невозможно не знать, что…

— Есть документ: так говорят; кто-то нашел какой-то документ; каким-то образом что-то проявилось; всплыло…

— Какое-то письмо, если я правильно понимаю: какое-то письмо или внутриведомственная записка; больше я ничего не знаю: есть какая-то внутриведомственная записка…

— И я все это слышу и сама думаю, О чем думает мой ребенок?; теперь мне впервые нужно знать, о чем думает мой ребенок; ведь что такое его или ее мысли, если не мои собственные — только очищенные, лишенные несущественного; из-за этого я и решила родить: чтобы опять научиться думать, но заново, по-другому, не в себе; в конце концов, это же так и называется — conception[41]; до этого времени мне не хотелось общаться с ребенком посредством чего-то даже отдаленно напоминающего язык; и в первые месяцы беременности я была рада избавиться от буквального смысла, освободиться от ограничений вербальных значений; тогда я могла просто слушать и слышать, что говорит мне без слов мой ребенок, — мое «я»; и как же много я слышала; но не сейчас: сейчас я хочу слышать, что мой ребенок сказал бы — что он или она хочет сказать; я пять лет ждала в переизбытке смысла, перед тем как согласиться зачать, — согласно руководству Ассоциации органических фермеров Калифорнии по восстановлению почвы; глупо, я с самого начала это понимала, но по-другому не могла: мне требовалась какая-то объективная метрика; теперь мне снова требуется какая-то объективная метрика: я хочу знать, что думает мой ребенок; я больше не могу полагаться на отсутствие смысла: тишина и интерпретация предали меня; теперь я хочу знать, что думает мой ребенок; я в ужасе перед бессмысленностью…