Потерянный альбом

— Ну, значит, я традиционалист: как бы, Сперва Докажите; я живу здесь всю жизнь, в детстве — на Платт, потом мы переехали на Эмерсон, и я хочу тебе сказать, что ничего страшного не случалось ни до, ни после; я живу здесь и живу отлично; за восемь лет — ни единого пропущенного дня на работе; так что если что-то и происходит, то с кем-то другим, не со мной; ну знаешь, во времена неопределенности иногда полезно просто не забывать о своих традициях; так что да: Сперва Докажите…

— Да, я каждое утро вхожу с улыбкой — это правда; мне радостно там находиться, радостно, что у меня это есть; только представь, что там происходит каждый день, — сколько продуктов, сколько услуг разлетается по всей стране и за ее пределы, сколько людей получает чуточку того, что им хочется от жизни, — и сам факт, что это может продолжаться, каждый день, в таких масштабах и назло неизбежным проблемам, поломкам и всему такому, — ну, как же тут не гордиться; уже одна эффективность предприятия, то, что вся эта тонкая работа выполняется по очень разумным конкурентным ценам, — уже одна эффективность не может не впечатлять; и мы повредим этой эффективности, вообще ничего в итоге не сделаем — ничего, ничегошеньки, — если будем сидеть и выяснять, что там безопасно, а что нет…

— Потому что в любом деле есть риск; даже на улицу выйти — уже риск; но с ним надо смиряться; в этой области риск сам собой разумеется; за него тебе и платят — за него я и получаю чек каждую неделю; а за что еще, по-твоему, мне платят…

— Да, а какая еще причина, к чему еще это может идти?; его немногословность, его уважительность — уже одно это для меня почти что достаточная причина, чтобы продолжать; ведь он сразу же сказал, что не сделает ничего, чего не хочу я; и он сопротивлялся на каждом шагу, он был готов не продолжать; и это — уважение, это — доверие, и я ему доверяю, я ему доверяю всецело, а доверие, да, должно вознаграждаться; потому что в этой мощной груди, под зябью ребер, лежит доверие, и тепло лагуны его шеи честно и прекрасно, и теплая упругость связок его шеи чудесна и тверда; он был спокойным, теплым и заботливым, когда впервые прижался ко мне, не торопясь, обожая это, одно уже это — наши объятья, пока моя рука скользила по его спине вниз и снова вверх, потом снова вниз и на более мягкую твердость ниже; и он колебался, он ласкал, плавая поверх меня, наши поцелуи были любящими и укрепляющими, языковыми и сладкими, пока мои руки блестели вверх-вниз по его твердым зыбящим бокам; и он был таким теплосияющим и нежным, что я прижала его к себе ногами, обхватив каждой каждую его, и почувствовала его твердого и горячего у меня на животе; и тогда дала ему понять, дала понять, прижала к себе, и он мягко поднялся, и медленно, словно не зная, поднялся на колени, пока верхние части его ног не оказались у меня над головой; тогда я взяла его, и он слегка привстал на коленях, его твердый живот изогнулся у меня над головой, и я охватила его сзади, и поднесла к себе, дрожжевой запах, соленый вкус, я прильнула к его жару; и игралась с ним; отстранялась и возвращалась, отстранялась и возвращалась, язык терся снизу, потом вокруг, потом прижал во рту к щеке, где неожиданно почувствовалось его тепло, потом придавил к нёбу — для вспышки жара; и было хорошо, было сладко, его тело двигалось надо мною, как лес, благодарное, но не давящее; и здесь мы вместе, мы взаимность, мы дополняемы, я получаю от него уверенность, он не требует ничего вне доверия, и поэтому я его отпускаю, отпускаю, и опускаю ниже и все ниже, беру за ребра и опускаю, и тогда вижу его лицо, и хочу, чтобы он видел мое, и даю ему знать, даю ему знать, хоть у нас ничего нет, никакой защиты, и теперь мы знаем; и я поднимаюсь ему навстречу, выгибаюсь, чтобы принять в себя, и теперь он там, и он опускается, обнимая меня, и он на мне, и он со мной, и он — да — он во мне…

— Потому что так должно быть; у меня есть клиенты, покупатели, и они этого ожидают; так устроен мир; я должен быть с ними вежлив; должен быть любезным; могу чем-нибудь угостить — этого они ожидают; я должен быть благодарен, что им что-то нравится в моих коричных булочках или яблочных пирогах; если хотят нарезанный хлеб с кунжутом — тогда я рад положить батон в аппарат для нарезки и подождать, пока перестанет жужжать, а потом завернуть ломтики в вощеный пакет; и я обязан улыбаться вместе с ними, когда они смотрят на витрину и улыбаются при виде моего клубничного слоеного торта и когда мычат в предвкушении; так живется жизнь, и я рад всему этому — всему, и другим чувствам здесь места нет; не могу даже выдумать причин для других чувств…