Потерянный экипаж

На ночном семейном совете решили: соседям говорить, что Петро был контужен, отстал от своих, вот и пришел к родной хате. А самому Петро на улицу пока не соваться, отсидеться. Время покажет, как поступить…

Кандыба-младший неделю высиживал в задних комнатках отцовского дома, жадно выслушивая новости, приносимые отцом и матерью с базара, где они открыли ларек по скупке ношеного платья. Новости успокаивали: немец прет, уже к Москве подошел, Гитлер объявил, что 7 ноября примет парад своих войск на Красной площади, Советам конец. Не оправиться им. Шутка сказать, половину России германец за пять месяцев отхватил! Когда такое бывало? Даже при покойном дураке Николашке, в прошлую мировую, и то врага так далеко не пускали. Белоруссия потеряна, Украина потеряна, Крым потерян, заводы самые большие либо разбиты, либо где-то на колесах «эвакуируются», хлеба не будет — с чем воевать? Кулаками, на голодное брюхо?

— Я так полагаю, батя, надоть мне из подполья вылезать! — заявил Петро отцу. — Чего сидеть? Самое время на дорогу выходить!

Отец не возражал, и Петро начал помогать ему: наладился ездить в ближние села, скупать зерно и муку, выменивать их на керосин и на вещички. Пропуск Кандыба-старший в комендатуре выхлопотал.

Однажды, вернувшись из поездки с двумя мешками крупчатки, Петро никого дома не застал. Ему понадобились дрова. Взяв топор, он отправился в сараюшку. И там, в сараюшке, увидел девушку-еврейку — испуганное, затравленное существо, сжавшееся в комок при виде парня.

— Ты кто? — испуганно спросил Кандыба. — Ты чего? Зачем?

— Тише! — взмолилась девушка. — Ваш отец… Он разрешил… Меня убьют… Тише!..

— Батя разрешил? — не поверил Петро.

Но оказалось, старый Кандыба действительно разрешил еврейке отсиживаться в их сарае, даже пищу ей носил.

— Мало ли что, парень! — сказал Кандыба-старший. — Неизвестно, как судьба повернется. Может, еще и красные вернутся… А я против жидов ничего такого не имею. Народ и народ. Пусть живет. Ты только молчи.

Петро не осмелился возражать отцу. Раза два он и сам снес девушке миску с едой.

Девушка была чернокоса и черноглаза. Она благодарно улыбалась Кандыбе и хорошела от дружелюбной улыбки.

«Все равно ей погибать…» — пакостно думал Петро.

Выбрав день, когда все ушли из дому, он прокрался в сараюшку и запер за собой дверь.

— Только скажи отцу — увидишь, что будет! — пообещал он рыдающей девушке, прежде чем выйти из сарая.

Но она сказала.

Кандыба-старший вошел в дом тяжело, сбросил полушубок, надвинулся на Петро и ударом в ухо сшиб парня с табуретки.

— Паскуда! — взревел он. — Ты что сделал, паскуда?!

Избитый Петро схватил шапку и вылетел из дому, в чем был.

— Я тебе это попомню, батя! — глотая кровяные сопли, прокричал он.

Тяжелое полено свистнуло над его головой, с грохотом ударилось о калитку. Петро присел, вильнул, рванулся на улицу.

Приближался комендантский час, холодно, а пойти было некуда, кроме как на приватную квартиру Ляльки-брюнетки, вместе со своей подругой, Лялькой же, только блондинкой, принимавшей гостей в любое время дня и ночи.

Туда Петро и притащился, и здесь, наглотавшись спирта, в пьяной обиде на отца поклялся, что не переступит порог его дома.

Лялька-брюнетка решение одобрила.

— Ты дурак, — заявила она. — Сколько ты ему денег отдал, отцу? Лучше бы мне принес… Ты хоть догадался часть спрятать?

Петро не догадался.

— Ничего, — успокоила Лялька. — Я тебя пристрою. Немцам люди нужны. Они тебе рады будут…

На следующий день в квартире Ляльки появился красноносый, угрястый полицай Сеньков. Трезвый он потирал руки, называя Ляльку на «вы», без причины ласково скалил желтые зубы, а выпив, насупил брови, улыбаться перестал, заговорил начальственным басом и иначе, как «стервой», Ляльку уже не величал.

— Я батальоном командовал! — гремел Сеньков. — Наливай, стерва!.. Ты кого мне подсовываешь? Может, он партизан? Может, он скрытый подпольщик? Чем он мне лояльность докажет?

— Это он-то подпольщик? — пьяно ухмыляясь, смеялась Лялька. — Дурак! Ни капли тебе не налью больше! Допился! Скоро полком командовать начнешь!

— Молчать! — рявкнул Сеньков. — У меня награды… Мой батальон отдельный был. Это и есть полк. Наливай!

— А я докажу… лояльность, — запнувшись на незнакомом слове, выговорил Петро и поднял красные от водки, дурные глаза. — Хоть сейчас! Докажу!

— Н-ну? — откинулся на спинку стула Сеньков.

— Я знаю, где жиды скрываются! — выпалил Петро. — И показать могу!

Сеньков таращился на него, осмысливая полученное известие.

— Врешь! — сказал Сеньков.

— Не вру! Вызнал! И покажу!

Пьяный Петро со сладострастием думал о том, как съежится батя, как заверещит проклятая еврейка, нажаловавшаяся отцу. Пусть знают, как поперек дороги Кандыбе вставать! Пусть!

Утром Сеньков растолкал Петро:

— Вставай, пошли!

— Куда?

— В комендатуру. Доложишь, где жиды прячутся.

Петро вспомнил, что наплел ночью, и облился липким потом.

— Да что… Да какие жиды?..

— Отказываешься? — тихо спросил Сеньков. — Не хочешь?.. А ну, вставай!

Петро с минуту лежал не двигаясь. Потом вскочил.

— Ты, ты вон про что! Я с похмелья и не соображу! Извиняй!