Потерянный экипаж

Вот и сейчас сердце замерло, остановилось, как в детстве, в первом отчаянном прыжке в неизвестное.

И так же внезапно, как внезапно просыпается человек, обреченный в дурном сне на гибель, штурман очнулся.

— Понял! — еще дрожа от волнения, сказал он. — Понял!.. Слушай, тебе когда гвардейца присвоили?

— Мне… А… еще за Сталинград… Всей дивизии…

— Ты с самого начала войны?

— Ага… Ты что?

— На границе служил?

— Ага… Вроде… Ну, почти…

«Отвечает! Отвечает!» — подумал Телкин.

— Всю войну прошел?

— Всю…

Вавилов — Кочура, наконец, забеспокоился:

— Да ты чего? Чего? Допрашиваешь?

«Нет, не ошибаюсь! — подумал Телкин. — Не ошибаюсь!»

— А я вот только с прошлого года в действующей, — сдерживая рвущееся наружу волнение, сказал он. — С прошлого. Понял?

— Конечно, — обеспокоенно сказал Вавилов — Кочура. — Ты к чему это? А? К чему?

— А к тому, что не верю я тебе! — пристально глядя на соседа, решаясь на то, на что никогда не решился бы раньше, сказал Телкин. — Не верю!..

— Не верю! — не слыша себя, повторил Телкин, отмечая, как у Вавилова — Кочуры останавливаются ртутные зрачки. — Брось! Кочура, говоришь?.. Не заливай мне баки, капитан! Не заливай!.. Ты же разведчик! Ты же старослужащий! А даже я — сопляк перед тобой — не стал бы первому попавшемуся всю правду о себе выбалтывать!.. Понял, Вавилов — Кочура?.. Не стал бы!.. И ты думаешь, я поверю, что ты правду сказал? Не поверю, капитан!

Как охотник, идущий по следу опасного зверя, чутким взором отмечает каждую сломанную веточку и примятую травинку на смертной тропе, так отметил Телкин переведенное дыхание соседа, захлопнувшуюся губу его и невольный жест: толстопалая рука облегченно вытирала пот со лба.

— Эх, капитан! — тяжело опускаясь на нары, с укором сказал Телкин. — Эх, капитан! Нехорошо! На пушку меня берешь! Путаешь! А зря! Я же знаю — никакой девятой ударной здесь нет. И танковые корпуса под Сату-Маре стягиваются. Они не от Капушан, а от Петрешти на Дебрецен пойдут! А потом на Арад! На Дебрецен, а не на Мишкольц!.. Ну, видишь? Знаю же! А ты мне не веришь! Проверяешь! Ведь ты проверял меня, так? Проверял?

Все звенело в Телкине, все длился и длился отчаянный прыжок…

И Вавилов — Кочура, наконец, заговорил. Вернее, не заговорил, а, как и ожидал лейтенант Телкин, опять захихикал своим тоненьким, скользким смешком, будто повизгивал.

— Хи-хи-хи!.. — слышал Телкин. — Точно… Ты угадал… Хи… Проверял я тебя, сокол! Проверял! Факт, я бы не стал кому попало… А теперь вижу — ты свой!

«Ах, ты… — подумал Телкин. — Ах ты, червяк навозный!»

Такое омерзение поднялось в нем, такое жгучее желание раздавить предателя, как поганого слизня, свело руки, что он едва не выдал себя. Но выдавать себя нельзя было.

— Эх, ты! — только и вырвалось у Телкина, но, заметив, как шатнулся от него предатель, штурман на ходу нашелся: — Эх, ты!.. Я же к тебе всей душой, а ты петляешь!.. Товарищ называется! Какой же ты товарищ?!

— Так ведь… В плену ведь… — пробормотал Кандыба, совершенно сбитый с толку. — В плену…

— Видеть человека надо! — с жестокой радостью сказал Телкин. — Видеть! Я вот тебя увидел, а ты что же? Ослеп?

— Да я… Я же нарочно… — пробубнил Кандыба. — Ты ж пойми!..

— То-то — пойми! — сказал Телкин. — А то распелся: Капушаны — Мишкольц, девятая ударная, котел!.. На олуха напал!.. На вот, завяжи бинт! — И добавил: — Тебя где взяли?

— Под… под Ныирбакта… — запнувшись, ответил Кандыба, и пальцы, затягивающие узел на телкинском бинте, дрогнули.

— Так чего ты мне про восемнадцатую стрелковую плел?! Чего?! Под Ныирбакта же триста пятьдесят шестая стрелковая и гвардейская житомирская стояли! — воскликнул Телкин, на ходу выдумывая номера и названия частей. — А ты — гвардеец! Значит, ты из житомирской! Факт?

— Факт, — торопливо сглатывая слюну и вытягивая рожу в улыбке, подтвердил Кандыба, уже полностью подчинившийся воле Телкина. Он даже не вспомнил, как говорил, будто его дивизии звание гвардейской присвоили после Сталинграда.

— Ну вот! — воскликнул Телкин и трахнул кулаком по плечу Вавилова — Кочуры. — Ну вот!.. Чудо-юдо!.. А я из десятого полка дальней бомбардировочной!.. Живы будем — приезжай ко мне в полк! Я тебе канистру спирта поставлю! Приедешь?

— Приеду…

— Чудо! — сказал Телкин. — Ты не морщись! Это я тебя на радостях! Черт! Я же так рад, что договорились мы!

Он опять поддел соседа кулаком под ребра.

«Вытерпишь, слизь! — злорадно подумал штурман. — Ты у меня все вытерпишь!» И тот стерпел.

— Ну, лады! — сказал Телкин. — Да! Как твоя фамилия настоящая-то?

Некуда было деваться Кандыбе от беспощадно-веселого взгляда лейтенанта, и, ерзнув, он чуть не проговорился:

— Кан… Канюков… Канюков мое фамилие.

— Фамилия, — тотчас поправил Телкин. — Капитан, а говоришь неграмотно. Как тебе капитана дали? А? Или за героизм особый?

Он знал: он ничем не рискует, этот слизняк все съест, и церемониться с ним не стоит. Наоборот, чем бесцеремонней себя с ним вести, тем лучше. — В разведке же…