Потерянный кров

Эти мысли мучили Гедиминаса не меньше, чем ожидание минуты, когда откроется дверь и его поведут на очередное зрелище к палачу, именуемому следователем. Сидя в своем углу со связанными за спиной руками (наручники заменили веревкой, чтоб он не мог затыкать ушей), он чувствовал свою вину перед истязуемым. Словно сделай он что-то раньше, и этому человеку здесь бы не мучиться. Не сделал, и уже не исправит ошибки. Поздно. И в бессильном отчаянии он тихонько постанывал, как будто это его пытали, или принимался кричать на палачей, понося их последними словами. Тогда его привязывали к спинке стула, а следователь, по-волчьи осклабившись, обеими руками наотмашь бил его по лицу. Гедиминас смотрел ему прямо в глаза, и ему было больно и страшно, что он может так ненавидеть человека. «Если бы руки были свободны… если бы руки были свободны…» — гудела кровь в ушах. И он видел: вот он хватает следователя за глотку, швыряет на пол — и прямо в голову из его же пистолета. Потом обоих палачей… Никогда не думал, что настанет минута, когда он сможет наслаждаться, воображая, как убивает человека. «Человека? Какого человека? В этой камере пыток есть только один человек — жертва. Я? Нет, я не человек, я зритель».

Перед тем как его увести, следователь больше не спрашивал: «Вам нечего сказать господину Дангелю?» Прощальная фраза звучала теперь чуть иначе: «Когда пожелаете увидеться с господином оберштурмфюрером, без стеснения говорите». А позавчера ночью, когда Гедиминас, не выдержав криков истязуемого, тоже начал вопить, и ему досталось больше пощечин, чем обычно, следователь, провожая его до двери, сказал:

— Как вижу, господин Джюгас, вы напрашиваетесь на знакомство с моими мальчиками? Что ж, я не против, сможете испытать на своей шкуре, на что они способны.

— Знаю. Они умеют содрать шкуру с живого человека, могут вырвать сердце и тут же сожрать его, но сделать из человека подлеца, если он этого не захочет, им не под силу, — отрезал Гедиминас.

Нет, у него и в мыслях не было откупиться предательством. Наоборот, с каждым часом, проведенным в камере пыток, его упорство росло, питаясь ненавистью к зверям, сделавшим его свидетелем своих преступлений, и все то, что Гедиминас считал своим духовным превосходством, возвышающим его над скверной мира, таяло на глазах, как песчаная дамба под напором прибоя и ветра.

Откуда же этот бред? Эта голгофа Милды в каменном зале? Откуда крик: «Остановите! Верните ее! Я все скажу!»

Гедиминас сел на нарах. Удивился и еще больше встревожился, увидев, что в камере светло. Утро… Погожее декабрьское утро (он уже научился отличать пасмурный день от ясного, хотя матовое стекло и не пропускало солнечных лучей). Как это случилось, что сегодня он так заспался? Правда, ночью его не водили в камеру пыток! Первая такая ночь за шестнадцать суток заточения. Что они придумали? Решили дать передохнуть или расставили новые сети? Да, это самое вероятное.

Еще сегодня он увидит Милду у них на стуле, а то и его самого посадят. Эти негодяи не окажут бесплатно самой пустяковой услуги, за все приходится расплачиваться пытками.

За дверью загремели шаги, громыхнул засов. «Завтрак…» Гедиминас вскочил с нар, силясь унять нервную дрожь, от которой, кажется, даже язык ходуном ходил во рту. «Завтрак, завтрак…» — повторял в уме, понимая, что это не так, — завтрак приносили ровно в девять, еще в полумраке. Раз завтрака еще не было, то и не будет сегодня — немцы любят пунктуальность.

— Выходи! — крикнул эсэсовец, просунув голову в дверь. — Schneller!

Знакомый коридор, двор, кирпичное здание с готическими окнами. Узкая дверь справа. Но эсэсовец направился к широкой, через которую Гедиминаса вели первый раз. К Дангелю. Да, витая бетонная лестница. Первый, второй этаж. Длинный темный коридор, пахнущий галантерейной лавкой. Сегодня все не так, как обычно. Даже руки не связаны.

— Доброе утро, господин Джюгас. Хорошо ли выспались? — говорит Дангель, радушно улыбаясь, словно они вчера пировали за одним столом.

Гедиминас молча смотрит в стену над плечом Дангеля. «Кучкайлиса повесили люди Марюса. Хорошо. Но этого двуногого вампира надо было раньше…»

— Чувствую, вы оскорблены, господин Джюгас. — Дангель проводит ладонью по щекам, словно стирая невидимую грязь. В глазах — искреннее сожаление. — Простите. Произошло небольшое недоразумение. Я рад, что в отношении вас не принял более крутых мер. Вы свободны, господин Джюгас.

Гедиминас даже вздрогнул. «Что за новая затея?..»

— На каких условиях, господин начальник гестапо?

— Невиновным мы не ставим условий. Я убедился в вашей невиновности, господин Джюгас. У нас есть доказательства. Вот одно из них. — Дангель откидывается на стуле и вяло машет рукой в сторону двери.