Потерянный кров

— Los! [18]— махнул один из солдат Адомасу автоматом, чтоб тот отошел.

Глаза солдатика расширились от ужаса, он разинул было рот, но крик так и не успел вырваться из детски узкой груди: прострекотала очередь, и он свалился на пороге.

— Свиньи! — выругался Адомас.

— В плен они берут только взводами, — заметил кто-то из дружков.

— Им некогда цацкаться, — сказал Бугянис.

— Все равно свиньи, — отплевывался Адомас, подавленный и разочарованный первой встречей с освободителями.

VI

Пир у начальника почты Анзельмаса Баерчюса в самом разгаре. Празднуют серебряную свадьбу, — ровно двадцать пять лет назад молодой провинциальный чиновник вскружил голову зрелой дочке мясника и поклялся перед алтарем в вечной верности. По этому случаю каждый старается раскопать собственный юбилей. Комендант Ропп рассказывает, как двадцать пять лет назад примерно в то же время жена родила ему первого сына; бургомистр Диржис впервые несчастливо влюбился, а Шаркус, волостной старшина, отпраздновал свой десятый год. Среди множества гостей нашлось даже несколько родившихся именно двадцать пять лет назад. Их приветствуют аплодисментами и дружными «ура», за них поднимают бокалы, пьют за их здоровье. Адомаса тоже присоединяют к ним (шутка развеселившейся Милды), хотя до его двадцатипятилетия не хватает девяти месяцев. Шутка сказать — девять месяцев! Если вам угодно, без этого подготовительного периода ни один из нас не появился бы на свет и господа Баерчюсы тоже не сидели бы в оплетенных цветами креслах серебряной свадьбы. За инкубационный период, дамы и джентльмены! Остроумный тост грешным ангелом парит над гудящими столами. Дамы-скромницы изо всех сил стараются зардеться, упорно не поднимают глаз. (Господа, такие речи при дамах…) Обе девицы не первой молодости, между которыми хозяева втиснули Адомаса, хихикают в кулачок, глазами и бедрами атакуя господина начальника полиции. Милда бросает через стол взгляды провинившейся шалуньи, но не просит прощения, а, пожалуй, посмеивается. Рядом с ней Гедиминас. Немного навеселе, в приподнятом настроении. Адомас исподлобья, подозрительно поглядывает на них. Она не должна была приходить сюда одна. А господин учитель истории тоже… Просто в голове не укладывается: этот праведник — и вдруг в таком обществе! Баерчюсы, правда, питают слабость к сословию просветителей — здесь директор гимназии с инспектором и еще несколько учителей; приглашали, ясное дело, но как наш Гедиминас сел не в свои сани?

Хозяин встал, стучит вилкой по тарелке, пока в обеих комнатах (дверь во вторую временно снята) примолкает гомон подвыпивших гостей.

— Господа и дамы! — Баерчюс задирает к потолку круглую, пятнами полысевшую голову. Тяжелая нижняя челюсть, поддерживающая маленькое личико, клацает, словно пытаясь оторваться. — Милые дамы и господа! Хм, хм… Мы с дорогой Ритой, — он кладет руку на плечо сидящей рядом жены (плечо — под стать ее могучему бюсту — напоминает сафьяновое седло), — мы с драгоценной подругой жизни весьма польщены, что нас почтили своим присутствием такие дорогие… хм, хм… и такие высокие гости. Хм… Благодарны, благодарны, благодарны. — И Баерчюс трижды поклонился своей тарелке. — И еще я, дорогие дамы и господа, обращаю всеобщее внимание… хм… хм… среди нас находится высокопоставленный гость из Вильнюса. Господин Мунд соизволил почтить наше семейство своим высоким присутствием и, невзирая на дальний путь… Я крайне взволнован, господа… Приглашаю всех поднять бокалы за начальника вильнюсского почтамта, дорогого господина Мунда! — Баерчюс повернулся к сидящему слева пожилому толстяку в пенсне, с двойным подбородком и, кланяясь, поднес свою рюмку к лоснящемуся, как стручок красного перца, носу высокого гостя. — Я благодарен судьбе, давшей мне возможность чокнуться с вами, господин Мунд.

Вильнюсский почтмейстер улыбнулся, как полагается человеку, привыкшему раздавать почести и милости, короткими жирными пальцами схватил свою рюмку и не вставая поднес к губам.

Однако хозяин не растерялся.

— Многие лета господину Мунду и великому рейху! — крикнул он, поднимая рюмку.

Загремели отодвигаемые стулья. Гости поднялись! Господин Мунд тоже встал. Все как один опорожняли рюмки в честь вильнюсского почтмейстера и третьего рейха. Стулья вернулись на свои места. Остался стоять только господин Мунд — теперь была его очередь предложить тост.

— Господа! Оказанную мне честь я принимаю как честь фюреру и Германии. Sieg heil! [19]

— Sieg heil! Sieg heil! Sieg heil! — дружно повторил хор голосов, которым дирижировали комендант Ропп и начальник гестапо Христоф Дангель.