Потерянный кров

Адомас бросился к окну, распахнул обе створки. Он задыхался, весь взмок от пота. Комната бешено вращалась, летели грязные стены с портретами Гитлера и Кубилюнаса. Клетка, несущаяся куда-то в пустоте. Надзиратель приоткроет решетку и впустит в нее следующего зверя… Адомас, шатаясь, подошел к столу и опустился на стул. Запереться! К черту все! Но не было сил, чтоб подняться. Сидел, облокотившись на кипу бумаг, и чувствовал, что в сердце зреет решение. Ширь полей, словно щедрые объятия любящей матери, открылась перед ним, и он, свободный, принадлежащий одному себе и еще этим полям, брел по мягкой пашне, его грело плодородное чрево родной земли, благословляла высота небес. Да, старик был прав, когда чинил эти свои недоуздки, тысячу раз прав! Адомас признал это, и вдруг все стало легко и просто, вещи встали на свои места, комната снова была просто комнатой, из которой можно уйти и никогда не вернуться. Родной дом повернется лицом к своему сыну, и любимая женщина будет любить, как любила. Да, господа немцы, мы обойдемся друг без друга.

За дверью застучали сапоги. Адомас откинулся на стуле и поправил китель. «Сижу здесь на правах гостя. Если этому Кучкайлису плох Бугянис, пусть подождет нового начальника…»

Но вошел не дежурный полицейский, а начальник гестапо Христоф Дангель. Адомас узнал его, едва приоткрылась дверь. Твердая энергичная походка, скупые движения уверенного в себе человека, острый запах одеколона в радиусе нескольких метров вокруг Дангеля.

Адомас встал. Комната снова начала вращаться, он снова был в клетке.

— Sehr sch"on, Herr Sturmf"uhrer. Bitte, nehmen Sie Platz [26].

— Oh, nein [27]. Я на минутку, господин Вайнорас. Наша профессия чурается лени, а кроме того, в стулья иногда бывают воткнуты булавки. — Дангель усмехнулся продолговатым пластмассовым лицом, на котором настоящими казались только глаза, и, привстав на высоких стройных ногах в блестящих, как зеркало, сапогах, принялся разглядывать комнату.

— Хотел вам позвонить… зайти… — пробормотал Адомас, никак не справляясь с дрожью в коленках.

— Это не обязательно. Хотя обычно принимаю своих клиентов на службе, иногда бывает любопытно нанести им визит.

— Вчера я был очень пьян… сожалею, господин штурмфюрер.

— У вашего народа есть разумная пословица: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

— Господин Дангель… — Адомас облизал пересохшие губы.

— Успокойтесь, господин Вайнорас. Иногда можно себе позволить пошутить. Я знавал одного веселого субъекта, который смеялся даже, когда ему надевали петлю на шею. — Дангель обошел кабинет, внимательно осматривая стены, потом повернулся к Адомасу, посмотрев на него с той же узкой пластмассовой улыбкой, которая причудливо делила его пустое, невыразительное лицо на две части. — Комиссар Остланда господин Розенберг был бы неприятно удивлен, не обнаружив здесь своего портрета. Да и фюрер… Не думаю, что для него такая уж большая честь быть в одной компании с каким-то генералишкой.

— Перевесим, господин штурмфюрер.

— А эта белая лошадь уж совсем зря. — Дангель махнул рукой на стену, где за спиной Адомаса висел герб Литвы — всадник с занесенным мечом. — Бессмысленно, сентиментально. Государственный герб несуществующего государства… Вы отстаете от истории или собираете музейные редкости, господин Вайнорас?

— Снимем…

— В кабинете начальника полиции должен чувствоваться дух времени. So etwas wirkt an die Interessanten positiv [28].

— Понятно, господин Дангель.

Начальник гестапо подошел к окну, выглянул на улицу, потом по-военному повернулся и медленно зашагал к двери.