Потерянный родственник

Но чего хотят от него эти непонятные люди? Что он сделал такого, за что его стоит разыскивать по всей Москве, выкрадывать средь бела дня и запирать в каком-то угрюмом подвале? Проступок должен быть очень серьезным, но никакого намека на серьезные события Перфилов в памяти не обнаружил. Даже смерть Марины он еще не воспринимал как неизбежную реальность. Его потрясли слова Гурова, но осознать в полной мере Перфилов их еще не успел. Он запомнил Марину живой, здоровой и сердитой. Но в тот последний момент он уже немного протрезвел. Прочее же улетучилось. Память, похожая на решето, – это был еще один повод дать решительный бой собственному пьянству. Перфилов отлично знал, что подобные провалы – симптом крайне неприятный, свидетельствующий о серьезном неблагополучии с психикой. Раньше ему не хотелось в этом признаваться, но теперь не было никакого смысла себя обманывать – он превращается в самого настоящего алкоголика. Может быть, этот процесс не такой явный, и он не режет глаз окружающим, как, например, фигуры пропитых бомжей в подворотне. Но это слабое утешение. Рано или поздно он тоже этим кончит. Пока Перфилов делает только первые шаги к распаду, но зато шаги эти с полным правом можно назвать семимильными.

Перфилов нисколько не жалел о своем решении бросить пить. Водка его погубила и поставила под угрозу само его существование. Зато сейчас Перфилов бы не отказался от сигареты – курить ему хотелось все сильнее, но свои сигареты он оставил у Ленки – можно сказать, впопыхах. Желание хотя бы разок затянуться сделалось в конце концов просто невыносимым. Измученный Перфилов начинал подумывать о том, что даже смертникам дается право на последнее желание. Пожалуй, сейчас он выбрал бы сигарету. Нет, конечно, в первую очередь он выбрал бы свободу, но если уж не судьба, тогда Перфилов остановился бы на сигарете. Он сам удивился, как, оказывается, мало нужно ему от жизни. Вот только по-прежнему он был один, и некому было предложить ему выбрать последнее желание.

Перфилов не представлял, сколько времени находится в подвале. Все обычные представления сместились, границы между реальностью и кошмаром стерлись. Иногда Перфилову начинало казаться, что он в заточении уже целую вечность. Вечность, как ей и полагалось, была ледяной и беспросветной, и конца ей не было.

Несмотря на муки, Перфилов, кажется, все-таки задремал ненадолго – провалился в темноту, еще более глубокую, чем та, которая его окружала. Этот короткий сон был похож на смерть или, скорее, на репетицию смерти. А потом Перфилов проснулся от стука собственного сердца. Оно колотилось как бешеное – казалось, эхо его ударов мячиком отскакивает от бетонных стен и рушится на голову со всех сторон.

И вдруг Перфилов понял, что слышит не только стук сердца – наверху неожиданно загремела железная дверь. И вслед за этим раздались размеренные тяжелые шаги нескольких человек, которые цепочкой спускались вниз по лестнице.

Перфилов ждал чего-то подобного с нетерпением, но, когда дождался, испугался не на шутку. Одно дело – представлять свою смерть, пусть даже в самых неприглядных вариантах, и совсем другое – оказаться с ней лицом к лицу. У Перфилова перехватило дыхание.

Шаги между тем неумолимо приближались. Они звучали уже рядом. В лицо Перфилову ударил сноп света. Он невольно зажмурился.

Люди, осветившие пленника фонариком, несколько секунд молча рассматривали его. А потом спокойный внушительный голос произнес одно слово:

– Свинья!

Сказано это было с презрением и брезгливостью, будто Перфилов уже стал грязным бомжом, от которого нужно держаться подальше. Наверное, кое-какие основания для подобного заключения имелись, но Перфилов обиделся на говорившего. «Тебя бы сюда! – подумал он зло. – Часика на четыре, а еще лучше на десять. Посмотрел бы я тогда на тебя, скотина!»

Между тем неизвестный, которому мысли Перфилова были недоступны, повторил с выражением:

– Свинья! Ты самому себе не противен, а?

Перфилов затруднился с ответом на этот вопрос. Он угрюмо молчал, отворачиваясь от ослепительного луча света, который настойчиво бился в его лицо. Нечего было и думать о том, чтобы рассмотреть лица вошедших или хотя бы прикинуть их количество. С Перфиловым разговаривала будто сама тьма.

– Ладно, твои проблемы. – Невидимый собеседник наконец оставил в покое моральный облик Перфилова. – Давай о делах говорить.

Перфилов опять промолчал, и это, кажется, не понравилось человеку из темноты. Он что-то негромко сказал кому-то, и тут же огненный круг надвинулся на Перфилова почти вплотную, и страшный удар обрушился на его челюсть. Перфилов отлетел к стене, больно ударившись спиной о трубы. Скрежетнула сталь наручников. Рот Перфилова наполнился привкусом крови. В голове все поплыло.

Преодолевая дурноту, он все-таки поспешил включиться в навязываемую ему беседу. Молчание сейчас не слишком было похоже на золото.

– О каких делах вы говорите? – прохрипел он. – Я не понимаю.

– Ответ неправильный, – спокойно отозвались из темноты, и тут же очередной удар вдребезги разбил Перфилову лицо.