Потерянный шпион

Рутенбургский университет, крупнейший в Империи, занимает целый квартал на юго-востоке столицы. Это ряд трех– и четырехэтажных зданий, в которых расположены администрация университета, факультеты, лаборатории. За ними идет ряд двухэтажных домиков, в которых живут профессора и преподаватели, а также общежития студентов младших курсов. Старшекурсники по традиции снимают в городе недорогое жилье. Особняком от них, за просторным парком расположена университетская лечебница, где практикуют и учатся медики. Крайний слева корпус в ряду факультетских зданий занимает алхимический факультет, где в числе других располагалась лаборатория, руководимая Мишелем Блитштейном. В этот солнечный полдень руководитель лаборатории сидел у окна и смотрел вдаль, на холмы, простиравшиеся к юго-востоку от столицы, и на небо над ними. Вид, открывавшийся из окна университетского корпуса в этот безоблачный день, был достоин кисти живописца – эти сочетания лесной зелени, золота солнца и бархата полей просились быть нарисованными маслом. Мишель не видел этой красоты – в сущности, он смотрел не на холмы, а сквозь них. Хорошо, что он сидел спиной к помещению лаборатории и его подчиненные не видели выражения его лица. Это было лицо человека, неимоверно уставшего жить.

Когда неделю назад его старый гимназический приятель Шмидт попросил его сделать анализ и определить состав какой-то жидкости красного цвета, он не ощутил ничего, кроме профессионального азарта, – уж кто как не он в этой стране умеет разгадывать такие загадки! Вчера вечером, задержавшись сверх обычного, он еще и еще раз проверял себя, в нелепой надежде на то, что он ошибся. Нет. Каждый раз, снова и снова, реактивы окрашивали бесцветное содержимое колбы в темно-фиолетовый, а затем – в пурпурный цвет. Все было очевидно, и лишь какие-то защитные замочки, установленные в его сознании в раннем детстве, все время щелкали, не позволяя чудовищной истине достигнуть его разума. Это Кровь Дракона. Для него, в отличие от большинства подданных Империи, эти слова означали слишком многое.

Его предки долгое время жили на Западе, в крупном портовом городе Канте на севере Фриландии, где вели успешную торговлю и процветали. Когда к власти пришел маршал Мерсье, его деду было четырнадцать. В тот злополучный день отец отправил его на торговую шхуну, чтобы молодой Блитштейн привыкал к ведению семейного дела и проследил сам за погрузкой товара. Прадед придерживался той точки зрения, что никакая теория не заменяет в обучении практики. Это был день, когда маршал Мерсье, окончательно решившийся на поход на Восток, выкатил на улицы города бочки с вином и распорядился угощать бесплатно красным вином всех горожан. Вечером дед Мишеля собирался сойти на берег и отправиться домой, но старый шкипер задержал его. Он внимательно смотрел на берег, с каждым часом все тревожнее, а когда молодой Блитштейн попросил у него шлюпку, угрюмо сказал:

– Знаешь, парень, давай-ка подождем, когда с берега вернутся мои матросы.

Матросы вернулись через час, и по их мрачному выражению лиц стало ясно, что в городе происходит что-то недоброе. Поговорив вполголоса с вернувшимися, шкипер подошел к Блитштейну и сказал:

– Вот что, приятель, на берег тебе лучше не сходить.

– Сегодня? – недоуменно переспросил молодой человек.

Шкипер печально посмотрел в его глаза и через минуту коротко ответил:

– Всегда! – Он, не вдаваясь в подробности, сказал, что послезавтра шхуна уходит в Зееборг, где тот сможет спокойно сойти на берег, и что до этого времени ему будет лучше побыть в большой бочке из-под оливкового масла. Именно так дед и поступил, что позволило ему к восемнадцати годам добраться до Рутенбурга и обосноваться здесь. Его родители, прадед и прабабка Мишеля, считались пропавшими без вести, хотя их судьба и была всем очевидна – в тот вечер, когда дед Мишеля беседовал со шкипером, они под наблюдением солдат Мерсье рыли недалеко от Канта глубокий ров, который наутро и стал их последним пристанищем. До конца своей жизни дед не мог простить себе, что он в тот день не сошел на берег, а маленький Мишель никак не мог понять, как это может быть, чтобы человек не мог себе простить того, что спасся. И еще, дед никогда не ел оливок и в их доме никогда ничего не готовили на оливковом масле. Эта боль, которую, конечно же, нужно было унести с собой, была передана им внуку, передана как что-то настолько ощутимое и реальное, что была теперь для Мишеля реальнее окружающего его мира. Но все же до вчерашнего вечера эта реальность была под каким-то запретом, и Мишель не позволял ей вырываться наружу. Вчерашний вечер перевернул всю его жизнь – ужас, который он чувствовал еще в детстве, детский кошмар обрел свое грубое материальное воплощение – вот она, эта красная жидкость в колбе Эйзенмейера, стоит на его лабораторном столе. Вероятно, он сможет объяснить другу своего детства, что это за жидкость, но как он сможет объяснить, передать ему те чувства, которые он испытывает?