Потерянный Ван Гог

В кладовой комнате нашелся запас съестного. Марсель несколько даже оробел перед строем консервных банок от пола до потолка. "Хозяин явно готовился к третьей мировой, и рассчитывал пережить Армагеддон с помощью рыбных консервов".

Вывалив пару баночек в миску и вспомнив (с лёгким сарказмом) о кошачьем корме, Марсель выбрался на воздух. Усадьба ему всё больше нравилась. За геометрически-кастрированным садом присутствовал фонтан. Его забросили (если можно так сказать) и превратили в небольшой, живописный… водоём (без признаков золотых карпов). Неподалёку стояла скамейка, навес, удобный настил под черепичной крышей и миниатюрный стол. "Здесь удобно работать в дождь", – решил Марсель. Чуть дальше располагался сарай-гараж (судя по широким воротам и колеям).

Марсель обходил "свои" владения, не торопясь тыкал вилкой в тунцовые кусочки. Посторонних глаз он не опасался – усадьбу окружал глухой зелёный забор.

"О, вечная любовь, верны мы были ей!" – песенка Мирей Матьё прицепилась, словно репей к бродячей собаке. В поезде её слушал кучерявый попутчик с носом еврея и прыщами подростка. На станции эстафету подхватил работник в железнодорожной униформе. "Должно быть, передавали по радио".

Назавтра предстоял выход в город. Контакт с местными жителями. Марсель отыскал в сарае велосипед – "Он непременно должен быть!" – проверил перед зеркалом "оружие" – несколько раз очаровательно улыбнулся: "Пардон, месье! Рад вас видеть, мадам! Вы сегодня благоухаете, как ветка левкои. У вас замечательный мальчик! Сколько ему? Пять? Нет? А сколько? Двадцать два? О-о-о-чаровательный малыш!"

От первого контакта многое зависело. Бывали случаи, когда Марселю приходилось покидать отличные пристанища из-за неуживчивости соседей.

На велосипеде до Сан-Реми – минут сорок. Если не торопиться. Маци-Маци проснулся с первыми петухами, умылся, переоделся (в шкафу нашлась неплохая хлопковая рубашка фиолетового тона: "Гелиотроп", – определил, намётанным взглядом. Хотел надеть бант, но ограничился шейным платком: "Не станем фраппировать без нужды провинциальную публику".

У калитки произошел инцидент. Лишь только Маци-Маци вывел велосипед и закрыл замок, в конце улицы образовалась бойкая бабёнка канареечного цвета.

– Мосье, Франсуа! – окликнула мадам и помахала рукой.

Марсель резко развернулся и втянул голову в плечи. Сердце тревожно заколотилось.

– Мосье, Франсуа! – канареечная дама прибавила громкости.

Она приближалась.

"Бежать? – мелькнула мысль. – Или притвориться глухонемым?"

Иногда этот трюк выручал.

Не пригодилось ни первое, ни второе. Мадам подошла, положила руку на плечо:

– Ну, что же вы молчите, мосье Франсуа? Я вам кричу, кричу.

Марсель повернулся. На его губах блуждала конфузливая улыбка. Женщина всплеснула руками:

– Ах, вы не Франсуа!

Вблизи её платье не казалось столь угрожающим. Шелковая "разлетайка" в стиле "прованс". Охристый тон, лимонные попугаи.

– Мне жаль разочаровывать вас, мадемуазель, но я, действительно, не Франсуа. Сочувствую.

Прованская канарейка рассмеялась, сказала, что она давно не мадемуазель, а полновесная мадам, пятидесятого размера.

– Мадам, Арбогаст, если угодно. А вы кто?

Марсель загадочно поднял брови и напустил на лицо туману (умению состроить "мину" его научили коллеги по Понтуазу, в этом арестантском доме Марсель провёл четыре месяца).

Подумал: "Вот она провинциальная непосредственность. Никаких тебе излишних политесов и куртуазностей. Прямо в лоб: вы кто, мсье?"

– Меня зовут Марсель. Я двоюродный племянник хозяина дома.

Маци-Маци произнёс это таким высокомерным тоном, что мадам Арбогаст прыснула в ладонь, и скопировала (уперев палец в грудь):

– Я – племянник. Ха-ха.

Марсель тоже рассмеялся. Забавно у неё получилось.

Мадам Арбогаст имела ряд несомненных женских преимуществ. Весёлый нрав, смешливость, исчерпывающий зад и высокую грудь третьего размера…

Про такие задницы мама говорила (когда была жива): "Такая жопа не для танцев, Маци-Маци. Такая жопа для жизни".

…Кроме того, мадам Арбогаст украшали шикарные волосы, горящие глаза и болтливость, сравнимая с ниагарским водопадом. Канарейка сообщила, что её зовут Марцелина: "можете так ко мне обращаться", что она живёт в конце улицы у оврага, что старик Франсуа смотрит за домом: "ему около семидесяти, но глаз на женщин ещё горит", что они собирались вместе поехать в Арль, "в четверг". Цены на помидоры в этом году отвратительны, а корова мадам Таффанель отелилась этой ночью очаровательной тёлочкой в тридцать пять килограммов.

– Только не признавайтесь, что это я вам рассказала. Мадам Таффанель так носится со своей коровой, что, несомненно, предпочтёт поведать лично. Договорились?

Марсель (несколько обескураженный словестным потоком) пообещал молчать, как рыба.

– Я, правда, не ухватил, что именно я должен хранить в секрете. И от кого? От новорожденной? Что она принадлежит мадам… Трюффель…шампань?

Марцелина опять рассмеялась.

– Вы так и не сказали, как вас зовут, – напомнила.

– Разве?