Потерянный взвод

Женщина поставила на землю кувшин, развязала узелок и достала оттуда лепешку и пиалу. Старик что-то сказал ей, она кивнула головой и, кажется, что-то ответила. Потом она ушла. Старик расстелил коврик, опустился на колени и принялся за намаз. Прохоров безучастно наблюдал, как афганец отбивал бесконечные поклоны, наконец это зрелище утомило его, он опустил голову на землю. Потом дехканин поднялся, сел и принялся поглощать свою нехитрую снедь. Он медленно отламывал кусочки от лепешки и запивал их водой из кувшина. Прохоров сглотнул слюну. Зрелище было невыносимым. Рядом напоминал о своей тяжести автомат. Прохоров придвинул его ближе, воткнул магазином в землю и попытался прицелиться. «Черт, ведь не подавится». Старик доел, спрятал куда-то пиалу и кувшин и вновь принялся за работу.

Вспомнилось Прохорову, как с отцом ходили они на косовицу. Вставали на заре, наскоро завтракали и шли туманной улицей на луг. За плечами – хорошо приправленные накануне косы. Взмахнешь разок – звон стоит. А к полудню на луг приходила мать, приносила холодец – пустой щавелевый суп, сало, черный хлеб, цибулю. И не было ничего лучше простой этой еды.

Вспомнил он и своего покойного деда Григория. Держал тот пасеку – пяток ульев. Мрачный, нелюдимый был старик. Ходил тяжело, прихрамывал, опираясь на суковатую палку. И чудной какой-то: почти никогда не смотрел людям в глаза, метнет колючий взгляд из-под бровей и отвернется, будто и нет тебя здесь. Но внука Степку любил. Нацедит алюминиевую кружку золотого, в пузырьках меда: «Бяри, пробуй». И Степка пробовал, обжигая горло тягуче-сладким нектаром. А когда дед был в настроении, сажал внука рядом и рассказывал: «Мед, Степка, – это царская вещь. Это тебе не молоко, не мясо и даже не хлеб. Мед – это такая штука, которая всякое лекарство заменит. Таблетки всякие – ерундистика. Пробовал раз – так нудило потом весь день. Так вот, слухай. Мед завсегда на пирах пили наши князья русские, потому крепкие были. И самые древние люди мед любили и добывать могли. Еще когда в пещерах жили. Мед, Степка, от всех болячек излечит. Даже бальзамировали медом. Знаешь, что это такое? Молодец. А про Македонского Александра читал? Ну, совсем молодец. Так вот, слухай. Помер он, коли ему тридцать три было. От лихорадки. Видно, меду мало ел. И вот как вмер, повезли его из самой Персии в Египет в гробу, а гроб целиком залили медом. Забальзамировали…» Странный был дед. Молчит, молчит, а потом такие вещи начинает рассказывать, что диву даешься: и откуда он, старый, набрался всего этого… Потом на пасеку шли. А там пчелы – одна за другой, гул стоит, будто в каждом улье по трансформатору запрятано. «Вишь, танцует, – дед выдвигал рамку с сотами, Степан осторожно заглядывал внутрь. – Подружкам своим показывает, где мед собирала». Степан удивлялся и не мог понять, как пчелы договариваются между собой, если у них ни языка, ни голоса нет… Про пчел дед мог рассказывать подолгу: о том, как соты строят, как молодняк выращивают, трутней гоняют. «Знающие люди гомонят, что к пчеле подходить надо любезно, не жалеть ласкового слова», – поучал все время дед. И обещал научить делу. А потом вдруг умер, и пчелы его куда-то пропали…

Ночью Прохоров пробрался на поле, рвал впопыхах недоспелые колосья пшеницы, шелушил их и жадно глотал зерна.