Потерянный взвод

И от такого обращения Прохорову стало не по себе. Степан стиснул губы, отчего на подбородке и щеках пролегли твердые складки, отрицательно покачал головой.

– Ты пойми, меня из партии исключили, с должности теперь снимут. Дело завели. Помоги, Прохоров, прошу тебя по-человечески. У меня ведь семья, двое детей: мальчик и девочка. Каково будет, если их отца в тюрьму посадят? Помоги, видишь, как я, майор, перед тобой унижаюсь!

– А вы помогли нам в ущелье? – тихо спросил Прохоров.

– Там все не так было, – отмахнулся комбат. – Не так все просто… Да и мертвых не вернешь… Пойми, Прохоров. Что хочешь, проси – сделаю. Чеки нужны? Ты солдат, почти ничего не получаешь, а тебе домой ехать. Может, какую вещь достать надо, говори, я сделаю. Ну, хочешь, на колени встану? А? Пожалей детей моих, они в чем виноваты!

Красивое лицо комбата исказила гримаса, уголки рта вздрагивали, казалось, вот-вот может случиться невероятное: комбат закроет лицо руками и расплачется.

Прохоров отвернулся, тихо сказал:

– Те, кто погиб, тоже были чьими-то детьми. И у Боева – тоже дети…

– Ну, зачем же ты, Прохоров, – застонал комбат. – Ну, все же совсем не так. Ты еще молод, многих вещей не понимаешь, этот юношеский максимализм… Тебе кажется, что ты видишь подлость, а на самом деле это жестокая случайность войны, где все может произойти. Ведь был приказ командира полка: блокировать банду. Пойми, в жизни нет ничего однозначного!

Он продолжал быстро говорить, словно боялся, что пауза в его бесконечном монологе даст возможность Прохорову окончательно и бесповоротно отказать ему.

– Как вы можете просить меня? – Степан, наконец, прервал поток слов. – Ведь погиб взвод. А вы хотите, чтоб я все забыл.

– Ну, погоди, никто не говорит, что надо забыть. – Комбат всплеснул руками. – При чем тут это… И имей в виду: за погибший взвод я, как комбат, отвечать буду. Ну, а всех твоих домыслов про меня еще недостаточно. Нужен хотя бы еще один свидетель. Можешь лезть в бутылку – начнутся уточнения, допросы, расследования, и тебя обязательно задержат. Ты что, домой не торопишься? – Комбат пожал плечами. – И, между прочим, – он начал загибать пальцы, – за тобой еще числятся каска, три автоматных магазина, вещмешок. Где они? Думаешь, на боевые спишут? Вот и раскинь мозгами. – Комбат стоял, глубоко засунув руки в карманы, носком сапога катал камешек и старался выглядеть совершенно спокойным. – И еще. Как ты докажешь, что не дезертировал с поля боя? А? Свидетелей нет… А вот меня могут попросить дать характеристику: как, не замечали ли за Прохоровым трусости и малодушия?

Степан почувствовал, что голова сейчас пойдет кругом. Он сжал пальцы в кулаки, резко повернулся и молча зашагал прочь.

– Кругом, рядовой Прохоров. Назад!

– Я уже месяц, как не рядовой.

– Смотри, Прохоров, еще пожалеешь! – вдогонку выкрикнул комбат.

«Да, пожалею, еще как пожалею, что не плюнул в твою рожу», – думал в сердцах. И все же Прохоров чувствовал прилив очищающих сил, внутреннее обновление, даже просветление, и был спокоен, как-то отчаянно спокоен… Может, то были отзвуки волны, что вынесла его из безбрежного каменного моря, может, он снова обретал уверенность среди хаоса, абсурда и гримас жизни, потому как выбрался на прочный островок, смог отдышаться и, наконец, разобраться, где верх, а где низ и не перепутаны ли стороны света.

Поздно вечером он повалился спать, но среди ночи внезапно проснулся, долго лежал с открытыми глазами, тихо встал и вышел на улицу. У входа, прислонившись к столбику грибка, стоял дневальный. Он поспешно выпрямился, как только увидел Прохорова.

– Ковбаса? – узнал он солдата.

– Так точно.

– Ладно тебе. Я, между прочим, уже больше месяца как гражданский человек.

– Дембель, так сказать, вже состоявся, – Ковбаса охотно поддержал разговор.

– Состоялся, Ковбаса. Завтра – домой… Прощай, страна Афгания…

Прохоров опустился на лавку, запрокинул голову. Небо было обсыпано звездами. Они торчали в бездне такие неуютные, пугающие своей вечностью и неизменностью.

– Степа, чи можно вопрос?

Прохоров повернулся. Косой свет фонаря падал на лицо Ковбасе, тени от него удлиняли нос и округляли скулы.

– Можно.

– А то правда, шо душманы тильки в голову стреляють?

– Нет, не правда, – ответил Прохоров и вспомнил, как Ковбаса мастерил себе бронежилет. – Не бойся, еще вернешься домой, на галушки.

– На галушки – то добре, – оживился Ковбаса.

А Прохоров подумал: «Спросить, что ли? А надо ли, дело никчемное…» – но, поколебавшись, все же спросил:

– Ковбаса, ты не знаешь, куда пропало мое барахло? – И он перечислил исчезнувшие вещи: несколько книг, небольшая сумма чеков, пара авторучек, безделушки из духана. Нашел он только свой пустой чемодан.

– Нет, – шепотом ответил Ковбаса. – А шо, нема?

– Нема… Приехал: все как корова языком слизала… Да и шут с ними, – махнул он рукой. – Кто-то посчитал, что мертвому без надобности.

– Так треба всех собрать, спытать, – заторопился Ковбаса и возмущенно прибавил: – Шо ж це таке?..

Он полез в карман, пошарил там.

– Степа, у меня есть трохи, еще не потратив.