Потерянный взвод

Прохоров пригнулся и вошел в свою палатку. Сразу обдало спертым воздухом, знакомыми запахами горячего брезента, кирзы и слежавшейся пыли. Внутри находились четыре человека. Никого из них Прохоров не знал и сначала подумал, что ошибся палаткой. Но все же это была она, родная, с заплаткой у окошка, с надписью, вырезанной на столбике: «ДМБ-83. Афган». На его кровати копошился бритый наголо солдат. «Молодой», – с первого взгляда оценил Прохоров. Солдат вытаскивал из спасательного жилета поролон и в освободившиеся карманы прилаживал автоматные магазины. «Лифчик» варганит», – понял Прохоров. Он подошел к кровати и встал рядом:

– Ты кто такой?

– Я? – Солдат поднял круглое мясистое лицо. – Я – Ковбаса.

Прохоров не успел больше ничего сказать, как вдруг за тонкой стенкой палатки раздался шум, кто-то громко произнес его фамилию, затем в сторону резко отлетел полог и в палатку ворвались Кирьязов и Мамедов из второго взвода.

– Прохоров, Степка! Жив!!!

Они бросились к нему, сжали в своих объятиях.

После долгих и бессвязных восклицаний, похлопываний по плечу его наконец отпустили. Мамедов тут же заметил застывшего как столб Ковбасу, сразу оценил ситуацию с койкой, с силой рванул одеяло и высыпал все, что было на нем, на пол.

– Оборзели, салаги! – закричал он злобно. – Ты чью койку занял, шакал? Вас пустили в палатку героев, а вы…

Молодые молча вытянулись, смотрели под ноги. Прохоров заметил, как кусает губы Ковбаса, а по лбу текут крупные капли.

– Пусть спит здесь, Мамедов. Я разрешаю.

– Нечего им разрешать!

– И не ори.

– Я не ору, я учу, – уже тише ответил Мамедов.

– Забыл, Мамед, как сам был молодым? Забыл, забыл. А наш призыв тебя учил, салагу, но никто из наших не издевался над тобой. Подыми-ка все с пола. Ну?

Мамедов покраснел и растерянно посмотрел на Кирьязова. Тот молчал.

– Поднимай. И не забывай, что пока я здесь старик…

Но тут снаружи раздался такой шум и гвалт, что заколыхалась палатка, тут же ввалилось человек двадцать или тридцать, Прохорова подхватили, потащили на свет, кто-то пытался его качать, его окружили плотным живым кольцом, и Степан, еще раздосадованный, ошеломленный и сбитый с толку, отвечал на сыплющиеся наперебой вопросы. Потом подходили новые люди, обнимали его, стискивали, прижимали к себе, он начинал рассказывать сначала – про бой, про свое ранение, погибший взвод, про долгий путь по горам и лечение в госпитале. Все уже знали про трагическую ошибку, и он был благодарен ребятам, что никто не напоминал ему об этом.

Потом появился высокий чернявый старший лейтенант – новый замполит. Он с любопытством оглядел Прохорова, задал несколько вопросов о здоровье и настроении и пообещал завтра же оформить Прохорову все документы.

Стали строиться на обед. Прохоров встал у линии, где всегда становился его третий взвод. Теперь он стоял один, самым первым, и перед ним не было ни Черняева, ни Женьки Иванова, никого. В лицо летел мелкий песок, как раз в это время, перед обедом, подымался «афганец», небо застилало мутно-желтой пеленой, пыль забивалась в нос, уши, лезла в глаза, приходилось щуриться и сплевывать тягучую, скрипящую на зубах слюну.

– Равняйсь! Смирно…

Рота подравнивалась неохотно, все оглядывались на Прохорова, будто не верили его возвращению. Кто-то недовольно буркнул: «Опять с ефрейторским зазором строимся».

– Р-разговорчики! – прикрикнул замполит. Он теперь исполнял обязанности ротного. – А вы чего? – метнул взгляд на Прохорова. – В строй!

«Боев в такой ситуации посмотрел бы и промолчал. А надоедать не стал, – подумал Прохоров и отвернулся. – Боев знал службу».

– Ну, ладно, – неуверенно произнес замполит. – Стойте там… В столовую – шагом марш.

До вечера Прохоров успел еще раз десять рассказать про свои злоключения. Сначала замполит повел его к начальнику штаба батальона. С комбатом не встречался – его временно отстранили от должности. Потом Прохоров отправился на беседу к командиру полка, от него – к особисту, затем – к каждому заму поочередно, после чего прошел почти всех начальников служб и только поздно вечером раздраженный и совершенно измотанный вернулся в палатку. Он еще раз, но уже более остро почувствовал свое одиночество. Полк-полчок на земле афганской!.. Все друзья по призыву давно были дома, уехали сразу после операции. Для них Прохоров был погибшим… Он через силу заставил себя встать с постели и идти узнавать адреса своих товарищей, живых и погибших, потому что знал, что если не сделает этого сейчас, то потом будет сильно сожалеть.

Он вышел из палатки и столкнулся нос к носу с комбатом.

– Степа! Прохоров! – ненатурально обрадовался он и оглянулся. – Мне надо с тобой поговорить. Давай отойдем.

Степан пожал плечами и пошел в сторону от палатки.

– Степан, тебе надо изменить свои показания. Понимаешь? Зайди к следователю, особисту, скажи, что ошибся, неправильно понял кодировку – все, что угодно. Степан, ты должен объяснить, что Боев сам повел взвод без прикрытия. – Он заглядывал в глаза, просил.