Потерявшая имя

Приблизительно в то самое время, когда Елена венчалась с разоренным костромским помещиком, Евгений сидел в своем кабинете и перебирал старые письма и бумаги, складывая в отдельную стопку ненужные. На столе лежала рукопись только что законченной трагедии из римской жизни и стоял портрет Елены, вставленный в золоченую рамку. Прежняя рамка, траурная, валялась на полу перед пылающим камином. Вилимка по просьбе графа читал ему вслух «Русский вестник». Дело шло небыстро, мальчик произносил слова медленно, по слогам, часто делая неправильные ударения. Граф мягко поправлял его и тут же объяснял, почему надо произносить именно так, а не иначе. Еще во время заточения в комнате ключницы он решил обучить грамоте своего верного помощника. Мальчишка с большой охотой накинулся на учение и менее чем за месяц овладел письмом и чтением по слогам.

Граф ожидал маменьку и оттого сильно нервничал. В последние дни они редко виделись, Евгений дописывал пьесу, а Прасковья Игнатьевна занималась хозяйственными хлопотами, которых день ото дня становилось все больше. Дворецкий Макар Силыч снова впал в беспробудное пьянство, и остановить его на этот раз она никак не могла. «Что за напасть?! — только всплескивала руками графиня. — Ведь никогда прежде не пил. И вот на старости лет рехнулся, поди ж ты!» Ни строгие увещевания барыни, ни наставительные чтения Евангелия больше не действовали. В пьяном виде старик признавался домашним: «Червь ненасытный вселился мне в душу!» И, яростно бия себя кулаком в грудь, словно пытаясь раздавить этого червя, буйный дворецкий орал, как на свадьбе: «Горько мне! Ох, как горько!» Прасковья Игнатьевна уже подумывала упрятать верного слугу в сумасшедший дом, опасаясь, что бывший моряк может вообразить невесть какой ужас и наброситься на кого-нибудь с ножом!

Сегодня Евгений пригласил маменьку к себе в кабинет, чтобы отметить с ней окончание пьесы. Конечно, для этой цели больше подходила гостиная, но Прасковья Игнатьевна не стала перечить сыну, который всего несколько дней как выбрался из своего добровольного заточения. Она мечтала хотя бы ненадолго отвлечься от неприятностей и мирно провести вечер в обществе сына. Евгений же думал о том, что наконец пришло время для серьезного разговора с матерью.

Слуги внесли в кабинет небольшой столик, накрыли его белой скатертью, поставили бокалы, бутылку токайского вина и блюдо с постными закусками. Вилимка сразу замолчал и, уставившись на пироги, от которых еще исходил пар, проглотил слюну. Евгений подмигнул мальчишке:

— Возьми, сколько хочешь, только быстрее, чтобы графиня не видела.

Вилимку не надо было долго упрашивать. Он схватил два пирожка и, обжигаясь, отправил их за пазуху, не обращая внимания на усмешки слуг. Парнишка был всеобщим любимцем, и никто не стал бы его выдавать.

Графиня явилась в прекрасном настроении, несмотря на усталость и досадные хлопоты с дворецким. По случаю маленького торжества она надела старинное платье со шлейфом из золотой парчи, которого не трогала уже много лет. В Европе шлейфы вышли из моды еще во времена Французской революции, однако русские дамы упорно не желали замечать наступления нового века, по-прежнему предпочитая роскошь изяществу.

— Неужели закончил? — первым делом спросила мать. — Ах, какой ты у меня молодец! — И знаком велела слугам наполнить бокалы вином. — Может быть, пересядешь ко мне? — Прасковья Игнатьевна уселась за стол с яствами.

Слуги направились к Евгению, чтобы перенести его вместе с креслом к матери, но он остановил их красноречивым жестом:

— Позвольте, маменька, остаться здесь, у огня.

— Ты замерз, мой мальчик? — забеспокоилась графиня.

— Нисколько, — поспешил он ее успокоить. — Мне надобно сжечь кое-какие старые бумаги…

— Ах, если так, — просияла она, — я буду рада тебе помочь!

Слуга уже протягивал графу бокал токайского на подносе.

— Давайте для начала выпьем, — предложил Евгений.

— И непременно ради такого случая чокнемся!

Прасковья Игнатьевна взяла свой бокал и направилась к письменному столу, но, проходя мимо камина, обо что-то запнулась и наверняка бы упала, если бы не вовремя подоспевшие слуги.

— Что это? — возмутилась она и, отодвинув носком туфли шлейф, обнаружила черную рамку от портрета. Бросив быстрый взгляд на письменный стол сына, графиня увидела сам портрет, который до этого не заметила. — Кто тебе рассказал? — спросила она ледяным голосом, сразу обо всем догадавшись.

— Отошлите, пожалуйста, слуг, — попросил Евгений.

Достаточно было легкого взмаха ее руки, украшенной драгоценными перстнями, чтобы слуги немедленно покинули комнату. Вилимка сжался в уголке, стараясь быть незамеченным.

— Вильгельм, выйди! — строго приказала барыня, и мальчик, привыкший в последнее время быть неотступно при графе, опустив голову, повиновался.