Потерявшая имя

— Ну-ка, ну-ка! — Барон схватил табакерку и принялся жадно ее рассматривать. — Очаровательный филин! И змейка превосходна! Работа старинная… Изумруды настоящие. Взгляни-ка, брат Талызин, ты это любишь!

Но едва прапорщик взял вещицу в руки, как тут же выпустил ее и вскочил из-за стола, словно ошпаренный. Табакерка, ударившись о нефритовую столешницу, раскрылась, высыпав на карты табак.

— Осторожней, дьявол! — закричал драгунский капитан, также выскакивая из-за стола. — Мы все сейчас изойдем на чих!

— Откуда у вас эта табакерка? — трясся всем телом Талызин.

— Вам что за дело? — пожал плечами удивленный князь.

— Мне?! — сорвался на крик юный прапорщик. — На ней изображен мой родовой герб! Эта вещь принадлежала моему отцу, которого в прошлом году зарезали разбойники в его собственном поместье!..

Голос молодого человека сорвался, нежное лицо покрылось алыми пятнами, казалось, он вот-вот зарыдает.

— Между прочим, князь, — вмешался барон Гольц, с интересом наблюдавший странную сцену, — поместье Талызиных находится в Тверской губернии, неподалеку от вашего. Так откуда у вас эта табакерка?

— Я купил ее недавно у антиквара-бельгийца…

— Вы лжете! — истерично завопил прапорщик, окончательно переставая владеть собой.

— Да как вы смеете?!

Белозерский угрожающе медленно поднялся со скамьи, готовясь ринуться в бой.

— Вам не кажется, сударь, что вы должны объясниться? — процедил Прокудин, явно принимая сторону прапорщика.

— Я не собираюсь ничего объяснять! Вещица куплена мной у антиквара. Если, господа, вы не намерены продолжать игру, я вынужден откланяться.

Он взял со стола табакерку и дрожащей рукой засунул ее в карман.

— Нынче же я пришлю вам своих секундантов, — пообещал Талызин.

— Умница, прапорщик! — похлопал его по плечу драгунский капитан и тут же предложил: — Одним из них буду я.

— Хоть это и безумие, но я весь к вашим услугам. — Выдав с юности заученную фразу, Белозерский повернулся и направился к выходу.

— Господа, господа! — волновался Гольц, никак не ожидавший подобного оборота. Он уже успел проклясть свой ехидный язык. — Неужели мы не можем разрешить это недоразумение мирным путем?..

— Вы боитесь в случае моей смерти не получить денег, — презрительно заметил Илья Романович. Ему нечасто приходилось встречать человека еще более низкого, чем он сам, и в этот миг князь ощущал себя настоящим адептом справедливости. — Стыдитесь, барон! Дуэль неизбежна! Я глубоко оскорблен вашими друзьями!

Гольц остался стоять посреди комнаты в крайней растерянности, и только когда Белозерский вышел за дверь, схватясь за голову, в сердцах повернулся к Талызину:

— Какой же ты дурак, Миша! Набитый дурак!

Князь, не переставая, чихал всю дорогу домой, а по прибытии велел срочно готовить дормез для дальнего путешествия. Евлампия, стоявшая на коленях перед иконами, заслышав шум, покинула свой флигель. Она вбежала в кабинет, когда Белозерский готовился писать письмо.

— Куда опять собрался? — крикнула она с порога. — Что задумал?

— Я еду в Липецк, на воды, — с ходу сочинил Илья Романович, — и беру с собой Борисушку.

У нее чуть отлегло от сердца.

— Мне надо поправить здоровье и ему тоже… — продолжал князь, воодушевляясь новой идеей.

— Но почему среди ночи, с бухты-барахты? И кто ездит на воды в такую пору? — допытывалась карлица.

— Я, — отрезал князь и попросил неожиданно спокойно, без раздражения: — Не задавай мне больше вопросов. — И уже совсем мягко добавил: — Дом оставляю на тебя… Ты справишься.

«Милостивый государь! — писал он прапорщику Талызину. — Я отказываюсь с вами драться, потому что дуэль эта бессмысленна и нелепа. Табакерку вашего покойного родителя я конфисковал у разбойников, пришедших меня убивать. Обоих я застрелил тогда же самолично». Обдумав скользкий вопрос, не стоит ли принести в жертву Иллариона, князь решил, что это будет совершенно лишним. Свидетелей убийства отца Талызина, по-видимому, не осталось, так что Илларион мог преспокойно продолжать службу у Белозерского и еще не раз быть ему полезным. «Другого такого негодяя поди наживи!» — вздыхал расстроенный князь.

Злополучную табакерку он отправил прапорщику Талызину вместе с письмом.

К шести часам утра дормез был готов. Князь разбудил Борисушку и велел ему собираться в путь. Мальчик был рад предстоящему путешествию, хотя понимал, что теперь долго не увидит Лизу. В его душе уже поднималась тоска по ней, по ее светлой, ангельской улыбке и по жемчужным слезам, которых он был вчера свидетелем.

Уже садясь к отцу в дормез, он вдруг что-то вспомнил и тут же выскочил наружу.

— Простите, папенька, я должен попрощаться… — Он запнулся на полуслове.

— С кем? — удивился отец. Ведь Евлампия стояла рядом, и только что крепко расцеловала малыша.

— С… попугаем! — нашелся Борис.

— Что ж, иди, прощайся! — великодушно разрешил князь, вспомнив, как сын убивался по собаке.