Потерявшая сердце

— Правда, я сама не раз жалела об этом, — согласилась Наталья, — но все же мы с тобой русские, а изменить вере — все равно что предать Родину…

— Ты повторяешь слово в слово за папенькой. — На этот раз надулась Софи. — Отец не всегда и не во всем прав.

— Господи, что будет, когда он узнает?! — ужаснулась Наталья. — Он ярый противник межконфессионных браков, а сам, того не подозревая, живет в таком браке! Папа сойдет с ума! О нем вы с матерью, конечно, не подумали?

— Пожалуйста, не драматизируй, — спокойно сказала Софья. — До войны, если помнишь, мы ходили в церковь Святого Людовика слушать проповеди аббата Серрюга, и отец даже восхищался ими.

— Это не одно и то же! — возмутилась Наталья. — Пол-Москвы ходит на проповеди этого иезуита, как в театр, и не более того…

— Откуда ты знаешь? — усмехнулась Софи. — Могу назвать тебе, по крайней мере, два десятка москвичей, обращенных им в римскую веру…

Софья была права. Отцы-иезуиты работали денно и нощно не покладая рук, обращали потомков старинных русских родов в католицизм. Никто, ни император, ни митрополит, ни министр по делам религии Александр Голицын, еще не подозревали, какие масштабы уже приобрела измена вере отцов среди русской аристократии.

— Надеюсь, ты не расскажешь отцу о том, что видела… — Софи сделала многозначительную паузу.

Подумав немного, Наталья сказала:

— Маменька сама должна во всем признаться. Жить в постоянном обмане недостойно ее.

— А смогут ли они вообще жить вместе после того, как узнается истина? — Вопрос давно мучил Софи, и она решила задать его сестре.

— Не знаю, — поежилась Наталья, — но если мама захочет обратить в католичество Лизу…

— …грянет буря, — закончила ее мысль Софья.

— А ведь мама уже подбирается к Лизе, — вдруг поняла Наталья. — Затем и нанята мадам Бекар. Ух, какая же злая и противная эта бельгийка! Надо сказать отцу, чтобы он вышвырнул ее вон…

— Не смей этого делать! — резко оборвала ее Софи. — И вообще, не лезь не в свои дела!

Грубые слова сестры, а главное, враждебный тон, которым она их произнесла, больно укололи Наталью. Соня всегда была с нею ласкова, за исключением одного случая, когда они поругались из-за дорогих платьев мадам Обер-Шальме. Софья раздала их прислуге, потому что ей было стыдно носить, как она выразилась, «награбленное». Наталья же без угрызений совести оставила себе эти платья, видя в них лишь подарок отца. Они тогда наговорили друг дружке много неприятных слов и потом еще целую неделю не разговаривали. Та ссора казалась такой серьезной, но то, что происходило теперь, не шло с ней ни в какое сравнение. Наталье вдруг стало ясно, что их семья раскололась на две половины. Софи уже сделала свой выбор, теперь им с Лизой осталось решить, с кем они — с папенькой или с маменькой.

Тем временем из комнаты прислуги раздался стон, и мадам Тома прерывистым голосом позвала на помощь:

— Мадемуазель Софи, помогите… я умираю…

Софья тотчас бросилась к ней. Натали медленно поднялась с постели. Остро пахнущий компресс упал на пол. Голова кружилась. Она сделала несколько неуверенных шагов к двери и схватилась за ручку, чтобы не упасть. Объяснение с Бенкендорфом казалось ей теперь сущим пустяком по сравнению с той бурей, которая назревает в ее семье. Она покидала комнаты сестры с горьким сознанием того, что уже никогда не будет так дружна с Софьей, как раньше.

В свои апартаменты девушка вошла уже твердым, уверенным шагом, окончательно решив, что постарается забыть Бенкендорфа поскорее. Она выйдет замуж за князя Нарышкина, как хочет папенька. Уж если нужно принять чью-то сторону, она предпочитает во всем слушаться только отца.

Евлампия оставила Глеба в библиотеке и велела Архипу отнести туда чаю. При выходе с детской половины женщина задержалась перед портретом Наталички, писанным маслом за несколько месяцев до ее смерти. Она частенько разговаривала с изображением своей любимицы, советовалась, сообщала последние новости о детях. Сегодня карлица смотрела на портрет сурово. «Что ты скрывала от меня? В чем провинилась перед мужем? За что он так жестоко тебе отомстил?»

Она присела на стул, что стоял против портрета, продолжая безмолвно сыпать вопросами. Наталья Харитоновна в окружении двух крошечных мальчиков отвечала ей спокойным, умиротворенным взглядом. «Почему гнев отца пал именно на Глеба? — продолжала допытываться Евлампия. — Может, князь заподозрил, что мальчик рожден не от него? Но от кого же?» Догадка казалась ей верной. Только ревность, дикая и необузданная, могла толкнуть князя на такое преступление. «Похоже на отравление», — снова послышался ей чей-то приятный бархатный голос. Где и когда она слышала его? Кто он, этот человек, явно посвященный в тайны семьи Белозерских куда глубже, чем она? В те дни Евлампия была настолько убита горем, что вряд ли замечала кого-то вокруг. Лишь одна фраза и голос, произнесший ее, осколком врезались в память.