Потерпевшие кораблекрушение

Затем его мысли вновь обратились к прежнему предмету, и в сердце вспыхнула искра надежды. «Этим молодчиком Хайдом следовало бы заняться: у него, несомненно, есть свои тайны – черные тайны, если судить по его виду, тайны, по сравнению с которыми худшие грехи бедняги Джекила покажутся солнечным светом. Так больше продолжаться не может. Я холодею при одной мысли, что эта тварь воровато подкрадывается к постели

Гарри. Бедный Гарри, какое пробуждение его ожидает! И

какая опасность ему грозит – ведь если этот Хайд проведает про завещание, ему, быть может, захочется поскорее получить свое наследство! Да-да, мне следует вмешаться…

Только бы Джекил позволил мне вмешаться, – добавил он.

– Только бы он позволил». Ибо перед его умственным взором вновь, словно огненный транспарант, вспыхнули странные условия этого завещания.

Доктор Джекил был спокоен

По счастливому стечению обстоятельств две недели спустя доктор Джекил дал один из своих приятных обедов, на который пригласил человек шесть старых друзей людей умных и почтенных, а к тому же тонких знатоков и ценителей хороших вин.

Когда гости начали расходиться, мистер Аттерсон под каким-то предлогом задержался.

В этом не было ничего необычного – он далеко не в первый раз уходил из гостей позже остальных. Там, где

Аттерсона любили, его любили искренне. Нередко хозяин дома просил суховатого нотариуса остаться, когда весельчаки и остроумцы уже покидали его кров; многим нравилось готовиться к одиночеству в его тихом обществе, нравилось после усилий, потраченных на расточительное веселье, освежать мысли в его плодоносном молчании.

Доктор Джекил не был исключением из этого правила, и теперь, когда он расположился по другую сторону камина –

крупный, хорошо сложенный, моложавый мужчина лет пятидесяти, с лицом, быть может, не совсем открытым, но, бесспорно, умным и добрым, вы легко заключили бы по его взгляду, что он питает к мистеру Аттерсону самую теплую привязанность.

– Мне давно уже хотелось поговорить с вами, Джекил, –

сказал нотариус. – О вашем завещании.

Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что тема эта доктору неприятна, однако он ответил нотариусу с веселой непринужденностью.

– Мой бедный Аттерсон! – воскликнул он. – На этот раз вам не повезло с клиентом. Мне не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так расстраивался, как расстроились вы, когда прочли мое завещание. Если, конечно, не считать этого упрямого педанта Лэньона, который не стерпел моей научной ереси, как он изволил выразиться. О, я знаю, что он превосходный человек не хмурьтесь, пожалуйста. Да, превосходный, и я все время думаю, что нам следовало бы видеться почаще; но это не мешает ему быть упрямым педантом невежественным, надутым педантом! Я ни в ком так не разочаровывался, как в Лэньоне.

– Вы знаете, что оно мне всегда казалось странным, –

продолжал мистер Аттерсон, безжалостно игнорируя попытку доктора переменить разговор.

– Мое завещание? Да, конечно, знаю, – ответил доктор с некоторой резкостью. – Вы мне это уже говорили.

– Теперь я хотел бы повторить это вам еще раз, – продолжал нотариус. – Мне стало кое-что известно про Хайда.

По крупному красивому лицу доктора Джекила разлилась бледность, его глаза потемнели.

– Я не желаю больше ничего слушать, – сказал он. –

Мне кажется, мы согласились не обсуждать этого вопроса.

– Но то, что я слышал, отвратительно.

– Это ничего не меняет. Вы не понимаете, в каком я нахожусь положении, – сбивчиво ответил доктор. – Оно крайне щекотливо, Аттерсон, крайне щекотливо и странно, очень странно. Это один из тех случаев, когда словами делу не поможешь.

– Джекил, – сказал Аттерсон, вы знаете меня. Знаете, что на меня можно положиться. Доверьтесь мне, и я не сомневаюсь, что сумею вам помочь.

– Мой дорогой Аттерсон, – сказал доктор. – Вы очень добры, очень, и я не нахожу слов, чтобы выразить мою признательность. Я верю вам безусловно и полагаюсь на вас больше, чем на кого-нибудь еще, больше, чем на себя, но у меня нет выбора. Однако тут совсем не то, что вам кажется, и дело обстоит далеко не так плохо; и, чтобы успокоить ваше доброе сердце, я скажу вам одну вещь: стоит мне захотеть, и я легко и навсегда избавлюсь от мистера

Хайда. Даю вам слово и еще раз от всей души благодарю вас. Но я должен сказать вам кое-что, Аттерсон (и надеюсь, вы поймете меня правильно): это мое частное дело, и я прошу вас не вмешиваться.

Аттерсон некоторое время размышлял, глядя на огонь.

– Разумеется, это ваше право, – наконец сказал он, вставая.

– Ну, раз уж мы заговорили об этом, и, надеюсь, в последний раз, – сказал доктор, – мне хотелось бы, чтобы вы поняли одно. Я действительно принимаю большое участие в бедняге Хайде. Я знаю, что вы его видели – он мне об этом рассказывал, и боюсь, он был с вами груб. Однако я принимаю самое искреннее участие в этом молодом человеке; если меня не станет, то прошу вас, Аттерсон, обещайте мне, что вы будете к нему снисходительны и оградите его права. Я уверен, что вы согласились бы, знай вы все, а ваше обещание снимет камень с моей души.