Потец

— Спрятав в карманы грибы, — Отметим чрезвычайно обширную семантику фольклорно-мифологического мотива грибов, насыщенную, в частности, космическими импликациями. Наделение сыновей грибами (а также сравнение их с зонтами) представляется поразительным проникновением в реконструированную лишь недавно в работах В. П. Топорова мифологическую образность грибов в связи с основным мифом о Громовержце, наказывающем своих сыновей.

— …сверкая бровями… — Местонимическое указание на Потец, выступающий на лбу умершего (см. ниже); Ср. в третьей части: Бровей не видишь ты отец, / Кровей каких пустых потец.

Несутся лошади как волны… Лихие кони… Исчезнув скачут, — Мотив «коня и всадника», заданный в первой же фразе произведения, является одним из ключевых его мотивов. В свете эсхатологического значения этого мотива (см. примеч. к №№ 5 и 22), эксплицированного в стихах Иноходец / С того света / Дожидается рассвета, весьма любопытно, что в посмертной жизни отец становится всадником: Отец сидел на бронзовом коне…

— Что сообщишь ты мне мгновенье, / Тебя ль пойму я? — В контексте поэтических, равно как и теоретических высказываний Введенского о времени, см. «Серую тетрадь» (№ 34) и другие отклики, указанные в примеч. к. № 23.

— Потец… отец… свинец… венец… и т. п. — Один из наиболее ярких примеров организации Введенским бессмысленных поэтических рядов в плане выражения (ср. примеч. к №№ 13, 14), в данном случае поддержанных рифмой. Ниже происходит остранение и этого приема, когда надетый на няньке чепец напоминает сыновьям их вечный вопрос о том, / Что такое есть Потец. — Чрезвычайно интересно, однако, что семантизация рифмы на — ец в направлении значений, связанных со смертью (в первую очередь, через слово конец, но также и из контекстуального окружения соответствующих рифмующихся слов), исподволь проводилась, как мы уже не раз отмечали, в предшествующих произведениях Введенского, — отсылаем к примерам: №№ 5, 7, 8, 15, 16 и 17 (см. также примеч.).

Куклы, все туша колпак, / Я челнок, челнок, челпак, — Одна из функций этого семантически неправильного предположения, вторая половина которого строится по аналогии о соседними рядами, матрицированными словом Потец, может заключаться в дискредитации самой возможности дефиниции этого слова с его «запредельным» значением.

— Потец это холодный пот, выступающий на лбу умершего… — Некоторое дополнительное остранение этого неологизма, значение которого Введенский обыгрывает с необычайной тонкостью лингвистического чувства, возникает за счет эпитета холодный, противоречащего глубинной этимологической мотивировке слова, связанного с понятиями теплого, горячего (праслав. *poktos, ср. пеку).

— Отец летает над письменным столом. Но не думайте, он не дух — Ср. наши замечания о «двухступенчатой эсхатологической ситуации» у Введенского (см. примеч. к №№ 14 и 19, с. 132).

— Цветок убежденный блаженства… — Соположения эсхатологических мотивов с мотивом цветка (ср. выше: Последние мысли, казалось, / додумывал этот цветок) уже намечено в Священном полете цветов, — прологе к поэме Кругом возможно бог (№ 19); мотиву полета цветов здесь обращенно соответствует мотив проплывающих над розой княгинь и звезд. Наступление мира как зари в последующих стихах (при сравнении с погасшим пламенем) вводит, в прямой и обратной проекции, эсхатологический же мотив огня (см. с. 192).

…закуривает свечу, держа ее в зубах как флейту. — Интересна трансформация мотива свечи; отметим появление этого мотива после смерти отца (см. выше). Ниже Подушка, она же отец сама уподобляется свече (…то взвивалась свечкаю в поднебесье, то как Днепр бежала по комнате).