Потолок мира

К чему стекается толпами наш народ;

Бегут без памяти, разинув каждый рот.
На кровли и на верх заборов возлезают,
И с нетерпением чего-то ожидают.
Народная молва гласила в мире так:
Что выйдет из-за туч небесный вскоре знак,
Новорожденная появится планета,
Которая у нас прибавит много света.

(Стихотворец М. Д. Чулков, 1769 г.)

И настежь отворяют дверь,
Пока Пикар шумит, хлопочет…

(А. С. Пушкин. «Граф Нулин»)

В ТРОПОСФЕРЕ

Даже лифтеры выглядели именинниками… Они, чья служебная жизнь качается вверх-вниз, они, управляющие своим аппаратом, подобно стратостату, лишь по вертикали, они, командующие нашими подъемами и спусками, по праву чувствовали некоторую родственную связь с теми, кто поднял сегодня человечество на высший этаж мира и познания.

После бессонной ночи, проведенной на аэродроме, один из нас подымался в лифте на верхний этаж четвертого дома Моссовета, что в Большом Гнездниковском переулке. Товарищ задремал, а очнувшись, потерял счет этажам. Лифт стоял.

— Выше не идет? — спросил товарищ у пожилой лифтерши.

— Десятый этаж. Куда же выше?.. Чай, не стратостат — с достоинством ответила лифтерша и поджала губы.

Стратостат, стратостат!.. Новое сложное, трескучее звучание — стремительно входило в обиходный словарь. Сопротивлялась лишь горсточка тугоухих, упорно названивавшая нам по телефону:

— Алло! Алло! Скажитя, ето старостат нонче летает, или еще чо?..

Но он был глубок, огромен и повсеместен, интерес к первому советскому кораблю «занебесья». Громадное заботливое внимание страны направляло поток звонков, писем, разузнаваний. Одни из них были полны наивных расспросов о том, во что соберут космические лучи, не сядут ли на обратном пути аэронавты «мимо земли», «как пройдут они через границу стратосферы и узнают ее…» Другие письма были согреты трогательным, искренним желанием помочь, облегчить трудную задачу:

«…Наличие прекрасной погоды в районе Харькова заставляет нас, группу рабочих — любителей науки и техники, — внести предложение о переносе старта к нам. Это великое научное дело…»

«Многоуважаемая редакция газеты центральных „Известий“. Мы, ученики шестой группы Баландинской школы Нижневолжского края, объявляем вам, что у нас хорошая погода. Мы просим, чтобы пустить стратостат у нас, потому что у вас напечатано, что в Москве погода не годится».

Были и такие письма:

«Уважаемый товарищ редактор! Прошу вас указать точно, когда предполагается дать старт стратостату „СССР“, дабы я мог согласовать с этим свой отпуск…»

Уже сам этот могучий интерес и живая активность говорили о том, как поднялась культурно наша «народная молва». Рабочий, колхозник и служащий в общем ясно представляли себе, какого света прибавит «новая планета», каково назначение стратостата, какова цель его полета.

Особенно волновались иностранные корреспонденты в Москве, в частности — американские. Они, для которых темпы работы определяются минутами, с регулярностью автоматов обзванивали по очереди все компетентные инстанции каждые полчаса.

Телефоны изнемогали… Две недели, предшествующие старту, мы, писатели и журналисты, «прикомандированные» к стратостату, были буквально мучениками. Мы стали «страстотерпцами стратостата». Еженощные посещения аэродрома вошли уже в наш быт. Обычное человеческое приветствие в обращении к нам было заменено однообразной формулой:

— Ну как? Летит? Нет? Эх, вы…

А что, спрашивается, могли поделать с проклятой погодой мы, тихие работники тропосферы? Проклятая погода! Она обложила Москву мрачными тучами и две недели не снимала осады. Метеорологическое бюро вычерчивало невеселые кривые изотерм. Опутывая густой сетью огромную область, они спеленали наш стратостат и наших храбрых аэронавтов по рукам и ногам.

Огромное количество зарубежных ученых ждало отлета первого советского стратостата. Мы ждали старта. Ждала вся страна. Ждал весь мир.

Но организаторы полета оставались непреклонны. Тщательнейшим образом подготовив самый аппарат, весь сложный исследовательский инвентарь, оболочку, все детали и приспособления, они так же тщательно выслеживали погоду. Они были абсолютно уверены в абсолютном и эффективном завершении полета. Когда кто-нибудь начинал выспрашивать у т. Прокофьева его биографию, командир стратостата, скромно и неловко отмахиваясь, говорил:

— Да ладно, ладно, — об этом после; время будет, когда вернемся.