Потом наступит тишина

Так вот, Адамчук находился буквально на расстоянии чуть больше десяти километров от нас, когда мы наступали на Пульвиц. Он вошел во взаимодействие с советской дивизией, своим соседом с севера, и в пятницу из той же самой долины они атаковали Пульвиц. Леоняк находился на наблюдательном пункте командира полка и видел, как брали. Кажется, нигде их не приветствовало столько простыней. Весь город казался белым.

Приказ генерала Векляра был выполнен.

Мне неизвестно, из чего исходил генерал Векляр, бросая дивизию на юг, когда непоколебимо и упорно штурмовал Пульвиц. Новый командир дивизии, полковник, высокий и суровый, к которому я уже обратился с просьбой перевести меня в строй, сегодня на оперативке разбирал действия наших подразделений. Перед ним сидели офицеры, которые вернулись оттуда, а он сухим, официальным тоном докладывал, что, собственно, произошло. Не знаю, наверное, так надо и так, наверное, будут потом представлять войну: передвижение частей и соединений по карте, извилистые оборонительные рубежи, тактическая игра… Во всяком случае, слушая нашего нового командира, я перестал верить, что был там…

Так вот, сильная группировка противника в составе нескольких бронетанковых дивизий (каких, пока точно неизвестно) нанесла удар с юга по левому флангу нашей наступавшей на Дрезден армии. Немцы хотели прорваться на север, потом изменили направление удара на северо-запад (кто об этом знал?). «Мы были, — сказал полковник, — одним из соединений, которые приняли на себя основной удар немцев и вклинились в позиции его атакующих группировок. Наступление дивизии на юго-восток шансов пробиться не давало, но дезорганизовывало, тормозило, а в конечном счете остановило противника».

Потом полковник сухо разъяснил, что генерал Векляр, не располагая полными данными о противнике, принял, однако, решение, которое помогло армии ликвидировать опасные замыслы врага. Он, конечно, не предполагал об изменении направления удара немцев и поэтому не мог знать, что ведет бой с многократно превосходящими силами противника. Значительные потери, понесенные дивизией… я уже не помню, какие он слова употребил: «оправдали себя», «были оправданы сложившимся положением», «необходимы»… Все равно.

Могли бы мы пробиться на север? Не знаю, не хочу даже думать об этом. Слышу голос Векляра: «Будем наступать на юго-восток». Вижу редкую цепь нашего батальона, атакующего Пульвиц, бойцов, павших на подступах к нему, фашистских головорезов, добивающих раненых.

Я не забуду ни Бёслица, ни Бретвельде, ни Хорена, где фашистами были перебиты раненые из наших полков. Дивизион штурмовой артиллерии смел Хорен с лица земли.

Завтра или послезавтра наши войска войдут в Берлин. Завтра или послезавтра начнется наше наступление на юг. Снова на юг. Я знаю, что победа близка. Могу себе представить, как мы вернемся в Польшу, как наши полки пройдут улицами городов. Ровными шеренгами, в новых мундирах, под громыхание пушек, скрежет гусениц танков по асфальту и, конечно, с цветами. Удовлетворенные выполненным долгом, с радостными лицами. Такими мы останемся для потомков, те из нас, кому суждено будет вернуться… Не буду писать хронику, я устал и опустошен.

Должен, однако, зафиксировать еще одну историю. Очень странную, я немногое понимаю в ней. Она заинтересовала меня из-за фамилии: Олевич. Ее упомянул несколько дней назад генерал Векляр. (Я заглянул в свой дневник: это было в понедельник. А ведь, кажется, что уже давным-давно…)

Вчера утром я услышал ее опять. К полковнику пришел майор Свентовец, ныне командир полка. Я не следил за ходом всего разговора. К тому же мои отношения с полковником были предельно официальны.

В доме, который мы занимаем, а это весьма приличный особняк, двери и стены непривычно тонки… Я мог бы, если бы хотел, собрать множество материалов для дневника… Но это занятие я уже бросил и поэтому на сей раз сориентировался слишком поздно. Если бы я мог предположить, что это заинтересует меня, то постарался бы услышать все. В результате в моих записях нет ни начала, ни конца.

Ну ничего, может, позже что-нибудь разузнаю.

«…Олевич», — сказал майор, и я начал слушать. Потом заговорил полковник — спокойно и размеренно, но еще более четко, чем обычно, выговаривая слова:

«…Должен заметить вам, майор, что буду искоренять всякий беспорядок и любую недисциплинированность. Я допускаю, что в том чрезвычайном положении вы вынуждены были временно назначить Олевича командиром роты. Понимаю, что при определенных обстоятельствах мы можем или вынуждены доверять людям, которым не доверяли бы в нормальных условиях. Сейчас мы живем в нормальных фронтовых условиях… Факты остаются фактами: сбежал из-под ареста, скрывал, как вы докладывали, свою настоящую фамилию. А вы можете поручиться, что на его совести нет более серьезных грехов?»

На какое-то время воцарилось молчание. Свентовец не отвечал. Я слышал тяжелые шаги полковника — он ходил по комнате.