Потом наступит тишина

Стоявший на столе будильник отсчитывал минуты, в печке весело потрескивал огонь. Ординарец снял с печи горшок и ложкой переложил макароны в тарелку. Затем сел, поставил тарелку на колени и начал осторожно есть, не обращая внимания на Кутрыну. У Болека потекли слюнки. Он помнил вкус макарон с того времени, когда ел их дома как гарнир к жаркому, мать любила макароны, особенно запеченные с ветчиной, хотя отчим при виде их всегда морщился.

— Долго еще ждать?

— Столько, сколько надо.

Спустя некоторое время он услышал: «Заходи».

Вошел в небольшую чистенькую комнату, над застеленной кроватью висели образа, а на накрытом белой скатертью столе лежали несколько листов бумаги и очиненные карандаши.

— Товарищ поручник…

Невысокого роста, худой, с узким лицом, изуродованным тянущимся через всю щеку шрамом, Леоняк сидел на стуле, в форме, с пистолетом на ремне, как будто бы собрался куда-то уходить.

— Садитесь!

Кутрына сел и вопрошающе посмотрел на офицера.

Лицо у Леоняка было усталым, большая кровавая полоса выделялась на щеке.

— Ну что ж, — промолвил он наконец, — рассказывайте…

— А что рассказывать-то?

— Что? — Леоняк на минуту задумался. — Ну, начните с биографии.

Кутрына коротко изложил ее, чуть подробнее описал свое пребывание в партизанском отряде, подчеркнув, что, несмотря на неоднократное участие в операциях, не получил повышения. Заявил без лишнего пафоса, что является сторонником нынешней власти, которую считает лучшей для народа, еще не полностью освобожденного от страшной оккупации. Леоняк слушал не перебивая. Когда Болек закончил, он пододвинул ему пару листов бумаги и карандаш:

— А теперь напишите все, что вы только что мне рассказали.

Кутрына с трудом держал карандаш, как будто бы отвык писать. Буквы получались кривыми, слова неразборчивыми.

— Пишите быстрее. — В голосе Леоняка не было злости. Он оперся локтями о стол, закрыл глава.

Кутрына подумал, что он спит, забыв про допрос. Снова начал писать, а когда закончил, то увидел, что офицер внимательно разглядывает его.

— Подпишите. — Быстро прочитал протянутые ему листы бумаги, бросил их на стол. — Почему лжете?

— Я лгу? Да я…

— Лжете. Отца отправили в гетто, мать тоже, а вас что же — немцы не тронули?

— Мой отчим…

— Отвечайте на вопросы. Когда вас вызывали в гестапо, что потребовали взамен, оставляя в покое?

— Я же не еврей.

— Так кто же вас вызывал?

— Я был у старосты, показал ему метрику…

— Значит, признаете, — перебил его Леоняк, — что были в немецкой управе, по-вашему, у старосты. Хорошо, достаточно. — Умолк на минуту. — А теперь расскажите об аковском заговоре.

Кутрына рассказал, подчеркнув, что то, что услышал, передал Лекшу. Больше ничего не знает.

— Кто велел вам пойти к Лекшу?

— Я сам…

— А у майора Свентовца были?

— Нет.

— И утверждаете, что никто не заметил вашего, так сказать, участия в этом разговоре…

Кутрына на минуту смутился, но Леоняк не заметил этого.

— Никто.

— Ну хорошо. Садитесь рядом со мной.

Кутрына подошел к стулу, который стоял по ту сторону стола.

— Курите?

— Да! — Он с жадностью затянулся табачным дымом.

— Послушайте, Кутрына, мы знаем о вас многое. И кроме того, видим, что вы с нами не совсем откровенны… Но мы готовы обо всем забыть, если люди хотят нам искренне помочь. Понимаете?

— Понимаю.

— Помогать — это значит бороться с нашими врагами, с врагами Войска Польского. Закуривайте еще. — Офицер сиял ремень и бросил его на кровать: — А теперь поговорим по душам…

— Я что-то вас не понимаю, майор… — сказал Леоняк, глядя на сгорбленную фигуру Свентовца.

Тот махнул рукой:

— Знаю, что не понимаете. Извините, но вы моложе меня и горячность заменяет вам опыт. Просто я хочу, чтобы вы мне не мешали.

Леоняк улыбнулся: он очень устал и реагировал не так быстро, как обычно.

— Я не думал, что контрразведка вам мешает.

— Контрразведка мне не мешает. Я прочитал вам рапорт Кутрыны и прошу никого не допрашивать, не привлекать к ответственности, не арестовывать. Поверьте, у меня тоже неплохое чутье в этих вопросах: в данном случае мы имеем дело не с вражеской работой, а, если можно так выразиться, с отголосками этой работы. Я сам договорюсь со своими людьми… — Свентовец минуту помолчал. — Не создавайте мне дополнительных трудностей. Это не заговор, — повысил он голос, — и не вражеская сеть, а обыкновенные простофили, которым заморочили голову…

— Видите ли, майор, — заметил спокойно Леоняк, — я отнюдь не хочу создавать вам дополнительных трудностей. Но давайте поговорим откровенно: вы мне не доверяете, считаете, что вмешалась контрразведка и все испортила! А почему вы так уверены, что не взяли под защиту откровенного врага, что это не начало какой-то заранее организованной акции, что эти люди не имеют контактов с реакционным подпольем? То, что вы говорите, — это недооценка нашего политического противника…

Свентовец сгорбился еще больше; Леоняк смотрел на пряди его седых волос, спадающих на лоб.

— Я отнюдь не недооцениваю нашего противника, — сказал майор. — В отряде у меня были разные люди, в том числе и такие, которые вступили в него случайно. Они думали по-разному, но все сражались с немцами.