Потомки

Я смотрю на потолок. Да, там действительно что-то есть, только это не гнездышко. Это кусок банана, который прилип к потолку, когда мы со Скотти устроили соревнование. В эту игру мы когда-то играли с Джоани, теперь в нее играет моя дочь.

Скотти приподнимается на локте, склоняется к лицу матери и целует ее в губы, отстраняется, смотрит в лицо и опять целует. Целует снова и снова, и каждый поцелуй у нее нежный, целебный, и я вижу, что она все еще надеется. Я не мешаю. Пусть верит в волшебные сказки со счастливым концом, верит в то, что любовь способна вернуть человека к жизни. Пусть попытается. Я долго смотрю на нее. Я даже хочу, чтобы у нее получилось, но через некоторое время понимаю, что хватит. Пора войти. Пора назвать вещи своими именами. Пора сказать правду.

Я стучу в дверь:

— Скотти!

Она лежит под рукой матери ко мне спиной. Я присаживаюсь на край кровати и кладу руку ей на спину. Я чувствую ее дыхание.

— Скотти, — повторяю я.

— Что, папа? — говорит она, и я рассказываю ей все, что происходит сейчас и что произойдет завтра, и чувствую себя самым жестоким человеком на свете. Но я делаю то, что должен, как можно мягче, а когда умолкаю, мы долго сидим неподвижно.

Голова Скотти прижалась к груди матери, моя голова прижалась к спине Скотти, опускаясь и поднимаясь в такт ее прерывистому от сдерживаемых рыданий дыханию. Ее маленькое тельце превратилось в единый комок, напряженный, нервный, сопротивляющийся, и я знаю, что Скотти не хочет мне верить. Как в это можно поверить?

38

Девочки, Эстер и я сидим в столовой, чего не случалось давно. День благодарения и Рождество не в счет. Эстер раньше с нами за стол не садилась.

— Когда мы последний раз собирались вместе? — спрашиваю я.

— На Рождество, — отвечает Алекс.

Когда Алекс была маленькой, она сочинила рассказ, который мы потом читали гостям накануне Рождества, после чего торжественно называли автора. В этой истории рассказывалось об Иосифе, о том, что он делал в ту ночь, когда родился Христос. Иосиф спрашивал у мудрецов и домашних животных, как нужно заботиться о младенце, и каждый давал ему советы. В результате к моменту рождения ребенка Иосиф так разбирался в подобных вещах, что сумел по всем правилам запеленать младенца, чему его научил осел. Однако в прошлое Рождество, когда Джоани встала, чтобы прочитать рассказ, Алекс неожиданно вырвала листок у нее из рук. Не думаю, чтобы кто-то из гостей это заметил. Только наш ближайший сосед, Билл Тиг, который, решив, что сейчас Джоани прочтет молитву, склонил голову и закрыл глаза. Именно под Рождество Алекс увидела, как ее мать входит в дом чужого мужчины. Впрочем, теперь это не имеет значения, поскольку всей семьей нам уже не собраться никогда.

— Ну, — говорю я, — в таком случае ваше здоровье.

Никто не поднимает бокал. А Эстер пьет пиво. Она сжимает банку обеими руками, держа ее на коленях.

— Сид разве не голоден? — спрашиваю я.

Сид сидит в задней комнате и смотрит телевизор, и о нем никто не вспоминает, отчего мне неловко. Наверное, Алекс велела ему держаться от меня подальше.

— Ничего, с ним все в порядке, — отвечает Алекс. Мы принимаемся за обед, который я приготовил сам: салат, жареная курица, рис и брокколи под голландским соусом. Я изо всех сил сдерживаюсь и жду, когда кто-нибудь похвалит мою стряпню.

— Ладно, мы ему оставим. Захочет есть, придет. Эстер вилкой вытаскивает из своего салата кусочки помидоров и авокадо и складывает их на краю тарелки. Девочки поливают свой рис соевым соусом. Эстер кладет в него кусок масла.

— Вы звонили в школу? — спрашивает у меня Эстер. — Девочки пропустили много занятий.

— Да, — отвечаю я.

— Алекс, когда ты уезжаешь?

— Она не уедет, — говорю я.

— Ай, — сокрушается Эстер. — Тогда жди беды. Попомните мои слова. И очень скоро.

— Эстер, ты не могла бы выражаться яснее?

Она качает головой:

— Если только… если только.

— Эстер, договаривай. Ты хочешь остаться с нами? В таком случае так и скажи.

Девочки перестают есть и смотрят на нас. С тех пор как я заставил их взять мать за руку, они смотрят на меня так, словно я стал совсем другим. Они смотрят на меня как на своего отца.

— Да, я хочу остаться. У вас. Вот, договорила. — И сует палец в банку с пивом.

— Ну и прекрасно, — говорю я. — Оставайся.

Она ничем не показывает, что довольна. Девочек это, по-видимому, вообще не интересует.

— Я хочу уйти, — говорит Эстер. — Я не хочу есть здесь.

— О’кей. — отвечаю я.

Она собирается забрать свою тарелку.

— Оставь. — говорю я. — Я сам уберу.

— Нет, я еще доем.

Эстер забирает тарелку и пиво и уходит на кухню. Через минуту оттуда слышится дружный крик: «Колесо! Фортуны!»

Под потолком раздается стрекотание геккона.

— Я не поеду в интернат? — спрашивает Алекс.

— Нет, — отвечаю я. — Ты будешь жить дома.

В мою тарелку садится термит и карабкается на рисину.

— Ты заметила, что Сид все время что-нибудь сует в рот? — интересуюсь я. — То свои волосы, то рубашку, то кошелек?

— Как младенец, — говорит Алекс. — Да, заметила.