Потомки Нэнуни

Мы неуверенно топтались по колено в снегу на лесистом берегу пограничной реки Туманган, с сомнением рассматривая молодой гладкий лед.

— Как думаешь, Юрьич, выдержит? Искупаться нынче — хы-ы, не больно приятно. О, ястри, все дно как через стекло видать!

Иван Кузьмич снял сосульку с усов и постучал по гладкому льду окованной ложей короткого карабина. Я стукнул толстым прикладом своей винтовки. Первый ноябрьский ледок был светел и тонок. Так тонок, что на порядочной глубине можно было сосчитать все, даже небольшие, чуть пожелтевшие камешки; как в аквариуме, виднелась перебегавшая стайками рыбешка.

— Должен выдержать, Кузьмич, только пойдем быстро по одному, а лошадь надо бы последней, на длинном поводе.

— Ну, тогда вперед! Кто первый?

Первым, раскорячившись, скользя бочком, с корейского на маньчжурский берег сиганул косолапый, но шустрый Володя Андрианов. За ним я. За мной, осторожно, согнувшись, больной Валентин. Кузьмич невозмутимо ступил на лед огромными, сшитыми им самим из кабаньей шкуры моршнями и, таща на веревке развьюченного буланого конишку, уверенно переправился на левый берег. Когда вновь укрепили вьюк, он поправил свою заячью шапку, отер покрывшуюся инеем бородку и ткнул рукавицей вперед:

— Теперь прямо через пойму. С версту прошагаем целиной, а там тропа. Где-нибудь в дороге переночуем, а завтра доберемся…

Иван Кузьмич вел нас в свои заповедные места на границе кедровников. Там в прошлом году его любимый кобель Эс в одиночку задержал несколько кабанов, нашел в берлогах семь медведей! Сейчас, невидный, цвета блеклой соломы, лопоухий, безродный, но удивительно талантливый пес, задрав пушистый хвост, бежал впереди, поучая молодого бестолкового помощника, серо-бурого Пурума.

В этот памятный день мы отмерили немало километров узкой, с виду ничем не примечательной лесной тропинкой. Но только с виду. На самом же деле то была очень древняя дорога, возникшая со времен образования двух соседних государств. С незапамятных времен стихийно проложенная проворной ногой лесного человека, она веками почти не меняла свой облик. Где-то прорубали девственные леса, строили железные и шоссейные дороги, капитальные мосты и виадуки, а здесь все было так, как в старину.

Падало поперек подгнившее дерево, его обходили — рубить или пилить всегда бывало некогда, — рождалась замысловатая петля. Истлевала с годами толстая лесина, рассыпалась в прах, открывая старую дорогу, — люди и звери снова шли напрямую. По этой самой жизнью рожденной дороге никогда не гуляли без дела и всегда спешили. То партия охотников к дальним, только им известным солонцам в погоне за пантами; то, согнувшиеся под тяжестью тюков, почерневшие от дыма костров, несли контрабандисты в Китай соль, обратно, в Корею, — опий… То крались поджидавшие тех и других безжалостные хунхузы. И реже всех — одетые в хаки пограничники. Неслышно шагали среди лесов, ма́рей и голубичных полей сшитые из сыромяти китайские улы, плетенные из лыка корейские лапти — сины, или брезентовые, на резиновой подошве японские джикатаби.

Частенько дорога служила и зверю; он тоже любит пройтись по утоптанной тропинке. Проковыляет, озираясь, барсук, простучит копытами стройная косуля, похожий на утюг кабан или длинноногий мощный изюбр; пройдет, виляя корпусом, медведь. Не оставлял тропу своим вниманием и «Великий Ван», четко отпечатывая на сырой земле или снегу свой круглый кошачий след, приводящий в трепет все живое…

Шли века, тайга наступала мхами и кустарником, а тропа все подновлялась: людскими подошвами, лапами, копытами. Старые деревья умирали, на их месте становились новые: темные стволы дуба, липы, клена; светлые — манчьжурского ореха, ясеня, бархата, березы; красноватые — акации Маака и дикой черешни. А среди них, как мачты старинных фрегатов, — стройные колонны даурской лиственницы.

Плохо охраняемая граница всегда влечет бродяг, авантюристов и хищников, ибо здесь — никакого жилья на многие версты; много повидала залегшая на границе древних азиатских государств тропа — горя, пота и крови. Реже — радости. Если бы научиться понимать слова в шелесте старых деревьев, в шуме ветра, в журчании безымянных ручьев и реки Туманган, много странных, а порою жутких историй можно было бы пересказать людям…

Сейчас, зимой, тропой почти не пользовались. Насупившись стоял потерявший листву почерневший лес. Снег лежал глубокий, и древняя дорога выглядела просто извивающейся белой полоской, стремящейся сквозь леса и горы в таинственно голубеющую даль. Мне грезилось — в сказочное царство-государство, где в высоких теремах-пагодах, среди цветов, мелодичного пения и музыки, загадочно улыбаются узкоглазые восточные красавицы в длинных шелковых халатах… Чего не грезится в двадцать три года?