Потомок седьмой тысячи

Шли опять к Власьевской, под дождем, хлюпая по той же грязи. Со станции Всполье в тишине надвинувшихся сумерек неслись гудки паровозов, лязг буферов. Мироныч чутко прислушивался — то ли к этим звукам, то ли еще к чему.

Артем, обходя лужу, — со злом о Бодрове:

— Спохватится, начнет пальцы кусать.

— У меня сегодня будет встреча с товарищами. Я подскажу. Дело не в одном Бодрове. Коли так, о ваших собраниях, о всех вас — все известно. Провал может быть полный. И как ты сказал: опять начинай все сначала. Тебя-то он хорошо знает?

— Для всех я — товарищ Александр, и только. Даже Бодров мало что знает: когда требуется, посылает связного к фабрике, к концу смены. Если уж обо мне, не это, другое тревожит…

Выбрались наконец на мостовую, с облегчением вздохнули. Мироныч подобрал щепочку, нагнувшись, стал очищать от грязи сапоги.

— Что же это — другое? — спросил он.

— Хотел спросить совета, как быть… — И Артем, нисколько не оправдывая себя, ничего не утаивая, рассказал о состоявшейся экспроприации, об аресте Алексея и о том, что, возможно, не сегодня-завтра арестуют и его с Егором Дериным.

Мироныч долго молчал. Потом выпрямил спину, взглянул сумрачно, с недоумением.

— Да, Артем, — раздумчиво сказал он. — Человек понимает, что борьба наша будет еще длительной, и чем дальше, тем ожесточенней. И готов к этому. И других готовит к тому же. Знает, что делать. Таким я тебя увидел на собрании. Знаешь, мы как-то очерствели за эти последние тяжелые и мрачные годы, не до нежности, не до ласковых слов, а тут — радостно было, расцеловать хотелось… Твоего отца вспомнил, Егоркиного отца, Марфушу, девчушку эту — славная была девчушка, — ее как наяву увидел. В чем-то мы, студенты, их учили, больше у них учились, классовой рабочей ненависти учились. И когда ты говорил, вступал в пререкания с достоинством, с верой в себя, я с гордостью думал: в крепких, молодых руках наше революционное дело. Не пропало, не заглохло… Я и сейчас тебя не осуждаю. Молодости свойственно — подвиги, опасности… Это так влечет. Ты что, всерьез думаешь: накормишь всех голодных, всем поможешь?

— Что сделано, то сделано, Мироныч.

— Это верно. Извини. Не об этом сейчас… Трудно что-либо подсказать. По всей вероятности, если уж будут брать, то дома. Сменить пока квартиру и сделать как-то так, чтобы тебе сообщали, есть ли наблюдение за ней. Что больше тебе посоветовать? Скрыться, уйти на нелегальное положение? И это можно. На крайний случай. Паспорт на другое имя достать — не штука. Такие работники в партии есть, и нужны они. Но ты на вольной воле, здесь, куда нужнее. Вот это надо понять.

— Хорошо. Я понял.

— Эта девушка что — любимая твоя? — спросил Мироныч. И тут же странным голосом: — Артем, не оглядывайся. По-моему, мы тащим за собой груз. И знаешь, от самого трактира.

Они только что миновали Сенной рынок, расположенный правее — с лавками, с навесами для торговли. Дома пошли больше каменные, с магазинами в нижних этажах, с освещенными вывесками. Дождь, мелкий, нудный, все не переставал, прохожих на улице было мало. Мироныч остановился, поднял голову, словно отыскивая нужный номер дома.

— Пожалуй, так и есть. Сапоги не чище, чем у нас.

Артем не вытерпел, оглянулся — человек в черном пиджаке, в клетчатой кепке, сапогах пытался встать в тень. Сутулился, что-то сосредоточенно разглядывая под ногами.

Мироныч потянул Артема за рукав, под каменную арку между соседними домами. Двор был заросший зеленью, с покосившимся забором в глубине. Здесь нашли пролом в заборе, проскочили. В глухом переулке, где они очутились, темно, ни единого Огонька, ни человека. Пересекли его и опять дворами (Артем только дивился Миронычу, едва поспевая за ним) вышли на Большую линию, где ходили трамваи.

— Прощай, дружище Артем. Рад был увидеть тебя. Собственно, больше для тебя и пришел. Бодров сказал, что с фабрики парень, описал тебя. Почему-то подумал, что это ты. И, как видишь, не ошибся. Сегодня ночным поездом уезжаю. Хотел закрепиться здесь, но не дали разрешения на жительство. Литературу, которую станем посылать, получать будешь через Бодрова. Желаю, чтобы все кончилось у тебя благополучно, и готовься к большим битвам. Близится то время…

Притянул к себе Артема, поцеловал в губы.

— Кланяйся, кого знаю. Доктора увидишь — ему особо. «Студенты живучие» — так и скажи. Он поймет.

Мироныч ушел, пропал в темноте. Артем дождался трамвая. Убедившись, что «груза» нет, сел на лавку, прикрыл глаза. В вагоне было человек пять, среди них — немые: бойко размахивали руками, заламывали брови, того гляди начнут драться. Представить еще музыку, и как будто смотришь туманную картину, которые показывают в кинематографе «Волшебные грезы», на Власьевской.