Потому что потому

А собственно, в чем Их обвинять? В том, что девицу забрали? Так не сосну же. Даже не цветы. Вадим не спрашивал позволения писать ее, сам начал, без всяких предисловий. А чего она тогда стояла, не уходила?.. Ну уж ты, брат, чересчур, остужал себя Вадим. Захотела - остановилась. Коли мешала, сказал бы - она б и ушла. Пеняй на себя. Другое дело, что все это, конечно, подстроено, и ведь как хитро подстроено, психологически точно не придерешься.

- Вы мне мешаете, - только и сказал Вадим, - не видите, что ли?..

- Все? - осведомился "адидас"-один, и в этом "все" слышалось нечто иезуитски жестокое, ибо он отлично понимал, что уж девица Их распрекрасная ничуть Вадиму не мешала, напротив: зарез ему без нее.

Но что он мог ответить?

- Все! - отрезал решительно.

- Простите, - "адидас"-один театрально приложил руку к сердцу, и брат-близнец точнехонько повторил его жест и сказанное повторил:

- Простите!

А девица по-прежнему улыбалась в сто своих белейших зубов, явно наслаждаясь ситуацией. И молчала. А вдруг она - немая?..

- Мы немедленно уходим, - сказал "адидас"-два, - немедленно. Еще раз простите нас. Не подумайте, что мы варвары какие-нибудь, не ценим искусства. Еще как ценим! Поверьте, вы об этом еще узнаете...

И, подхватив девицу под руки, они легко пробежали по поляне, скрылись в лесу. И надо отдать им должное: сыграли все точно, нигде не сорвались, не прыснули исподтишка в кулачок. Хотя, как понимал Вадим, очень им того хотелось: ситуация и впрямь смешной вышла.

Ему тоже стоило уйти. Сейчас, без девицы, пейзаж с сосной выглядел пресно и пусто. Потом, через несколько дней Вадим вернется сюда - когда перегорит, переболеет случайно увиденным, остановленным... Он взял картон с почти готовым рисунком - хоть сейчас под краски! - поднатужился и разорвал его пополам, а половинки бросил в траву. И пусть его обвинят в загрязнении окружающей среды - это он переживет.

Но день только начался, и поддаваться хандре не следовало. Вадим верил в собственный профессионализм, в руку свою верил и не хотел, не умел сознаться, что какое-то мелкое - пусть досадное, обидное, но не стоящее боли! - происшествие может выбить его из ровной колеи ремесла, расклеить, расслабить. Не получилось с сосной - сам, глупец, виноват! Купился на _красивое_... Получится с мостом. Времени до обеда навалом, работай - не хочу.

Не хотелось. Но выдавил из себя раба - не по капле, а разом - собрал барахлишко и потопал к мостику. Надеялся, что там Они его не ждут, помнил, что пока - пока! - к тотальным действиям не прибегали, вредили редко, но права поговорка - метко...

Странным было: белесое, выцветшее от жары небо не отражалось в воде, и речка чудилась черной и непрозрачной, текла не торопясь, еле-еле, даже будто бы стояла, легко уцепившись длинными размытыми краями за ивняк на берегу, за черные сваи моста, а может статься, за невидные глазу коряги на дне, якорями ушедшие в мягкий ил. И - ни ветерка в полдень, чтобы погнал речку вперед, сорвал с якорей, только плавунцы-водомеры, мгновенно, невесомо даже, перемещаясь по стеклянной этой поверхности, создавали иллюзию движения, позволяли волну.

Но на картоне все это выглядело неживым, придуманным, а не писанным с натуры, хотя Вадим-то писал точно, стараясь быть верным и в мелочах, но голубое, зеленое, черное, коричневое не оживало под кистью, чего-то не хватало этюдику - ну, допустим, тех самых плавунцов или какой-нибудь другой крохотной чепухи, но не хватало, и все тут, не оживала картинка, застряла в крышке этюдника раскрашенной фотокарточкой, и Вадим бросил кисти в ящик, лег на траву, ладони, краской вымазанные, под голову уложил, стал смотреть в небо. Он уже понял, что ничего путного здесь не напишет, не сумеет, пора паковать манатки и бежать отсюда, не оглядываясь. Черт с ней, с удобной дачей. Они победили.

Быть может, впервые за свои тридцать лет (или, если считать "сознательный" возраст, за пятнадцать-шестнадцать...) он думал о том, что есть в его жизни что-то неверное, искусственное - _неживое_. Выстроил себе дорогу, расставил километровые столбики и идет по ней, по любезной сердцу дорожке, никуда не сворачивая, скорости не превышая. В семнадцать - школа позади, студия во Дворце пионеров. В двадцать три - Строгановку проехали, нигде затора не вышло, экспрессом неслись по "зеленой" улице, диплом с отличием имеем. И дальше - так же. В двадцать шесть - член МОСХа, так сказать, узаконенный профессиональным союзом художник, к тридцати - две персональные выставки, хвалебные - пусть и без громких эпитетов - статьи в газетах, альбом в издательстве на подходе...

А ведь есть что вспомнить, точит какой-то вредный червячок с тех пор...

Давным-давно, еще в студии, как раз перед вступительными экзаменами в Строгановку его первый учитель - старик сейчас, под восемьдесят, навестить бы, а все недосуг!.. - сказал Вадиму:

- Знаешь, что плохо, Вадик? Слишком быстро ты себя нашел... Да что там быстро - с ходу... Одного тебе в напутствие пожелаю: пусть тебя влево-вправо пошвыряет.

- Это как? - не понял Вадим.