Потоп

В Германии, в Голландии и Франции рассказывали чудеса об его военных подвигах, ссорах, приключениях и поединках. В Голландии он бросился в самый разгар битвы в толпу несравненной испанской пехоты и собственными руками отбивал орудия и знамена; во главе полков принца Оранского брал крепости, признанные опытными вождями неприступными; над Рейном, во главе французских мушкетеров, он разбивал полки тяжелой немецкой пехоты; ранил на поединке первого французского фехтовальщика, князя де Фремуйля; другой известный забияка, барон фон Гетц, на коленях умолял его даровать ему жизнь; он ранил барона Грота, за что должен был выслушивать от брата Януша горькие упреки в том, что унижает свое княжеское достоинство, выходя на поединок с людьми низшего происхождения; наконец, на балу в Лувре, в присутствии всего французского двора, он дал пощечину маркизу де Риэ за то, что тот ему сказал дерзость.

Поединки, происходившие инкогнито по маленьким городам, гостиницам и постоялым дворам, не входили, конечно, в расчет. Все в нем было полно какой-то смеси женской изнеженности с необузданной отвагой. Во время редких кратковременных посещений родной страны он забавлялся ссорами с родом Сапег и охотой. Но тогда лесникам приходилось отыскивать для него медведиц с медвежатами, самых опасных и остервенелых, на которых он шел, вооружившись только рогатиной. Впрочем, он скучал на родине и приезжал домой нехотя, главным образом, во время войны; большими победами он прославился под Берестечком, Смоленском, Могилевом. Война была его стихией, хотя его быстрый и гибкий ум годился и для дипломатических интриг.

В них он умел быть терпеливым и твердым, гораздо более постоянным, чем в своих «амурах», длинная вереница которых дополняла историю его жизни. Мужья, у которых были красивые жены, боялись его как огня. Должно быть, поэтому он сам до сих пор не женился, хотя высокое происхождение и несметные богатства делали его одним из завиднейших женихов в Европе. Его сватали французский король и королева Мария-Людвика польская, князь Оранский и дядя, принц Бранденбургский, но он предпочитал свободу.

— Приданого мне не надо, — говорил он цинично, — а в других радостях у меня нет недостатка.

Так он дожил до тридцати пяти лет.

Кмициц, стоя у порога, с любопытством присматривался к отражавшемуся в зеркале лицу, а князь задумчиво расчесывал волосы; пан Андрей наконец кашлянул раз, другой, тогда князь, не поворачивая головы, спросил:

— Кто там? Не посланный ли от князя-воеводы?

— Не посланный, но от князя-воеводы! — ответил пан Андрей.

Тогда князь повернул голову и, увидев перед собой блестящего молодого человека, понял, что имеет дело не с обыкновенным слугой.

— Простите, мосци-пане кавалер! — сказал он любезно. — Вижу, что я ошибся. Но лицо ваше мне знакомо, хотя фамилии не могу вспомнить. Вы не придворный князя-воеводы?

— Меня зовут Кмициц, — ответил пан Андрей, — я не придворный, а полковник, с того времени, как привел князю-гетману собственный полк.

— Кмициц! — воскликнул князь. — Тот самый, который во время последней войны делал выпады на Хованского… а потом недурно справлялся и на собственный страх… Я много о вас слышал!

Сказав это, князь стал внимательнее и с некоторым удовольствием всматриваться в пана Андрея, в котором он, по рассказам, видел человека своего покроя.

— Садитесь, пане кавалер! — сказал он. — Я очень рад познакомиться поближе. А что слышно в Кейданах?

— Вот письмо от князя-гетмана, — ответил Кмициц.

Слуги, окончив застегивание сапог, вышли, князь сломал печать и стал читать, спустя минуту на его лице отразились скука и апатия. Он бросил письмо под зеркало и сказал:

— Ничего нового. Князь-воевода советует мне перебраться в Пруссию или Тауроги, что я и делаю, как видите. Ma foi![24] Я не понимаю пана брата! Он пишет мне, что курфюрст в маркграфстве, что в Пруссию пробраться благодаря шведам он не может. Пишет, что у него волосы дыбом встают на голове: почему я молчу? А что же мне делать? Если курфюрст не может пробраться, то как же проберется мой посланный? Я сидел на Полесье потому, что ничего другого не оставалось делать. И скажу вам, мосци-кавалер, что скучал там, как черт на молебне. Медведей, что были близ Тыкоцина, я перебил всех, женщины тамошние пахнут овчиной, а этого запаха мой нос не выносит. Кстати, вы понимаете по-французски или по-немецки?

— По-немецки понимаю, — ответил Кмициц.

— Ну слава богу… Буду говорить по-немецки: от вашего языка у меня губы пухнут.

Сказав это, князь слегка вытянул нижнюю губу и прикоснулся к ней пальцами, как бы желая убедиться, не распухла ли она в самом деле, потом посмотрел в зеркало и продолжал:

— До меня дошли слухи, что около Лукова у какого-то шляхтича Скшетуского дивной красоты жена. Это далеко. Но я послал людей похитить ее и привезти сюда. И вот, вы не поверите, ее не нашли дома!

— Ваше счастье, — ответил пан Андрей, — потому что это жена знаменитого кавалера и рыцаря, который из Збаража пробрался через все войска Хмельницкого к королю.