Потоп

Вдруг он вспомнил про письма, отданные ему Акбах-Уланом и найденные у убитого Гамильтона; он вынул их из-за пазухи, взглянул, и изумление отразилось на его лице.

На конверте было написано женской рукой:

«Вельможному пану Бабиничу, полковнику татарских и волонтерских войск».

— Мне! — проговорил пан Андрей.

Печать была сломана, а потому он быстро вынул письмо, расправил его и стал читать.

Но не успел он кончить, как руки его задрожали, он изменился в лице и воскликнул:

— Да славится имя Господне! Боже милостивый! Вот и награда из рук Твоих!

Тут он обхватил обеими руками подножие креста и стал биться головой о дерево. Иначе благодарить Бога в эту минуту он не мог, его охватила радость, подобная вихрю, и унесла его на небо: слов молитвы он произнести не мог.

Это было письмо от Анны Божобогатой. Шведы нашли его у Юрия Биллевича, а теперь оно попало в его руки от убитого Гамильтона. В голове пана Андрея мелькали, с быстротой татарских стрел, тысячи мыслей.

Значит, Оленька была не в пуще, а в «партии» Биллевича? И он спас ее, а вместе с нею те самые Волмонтовичи, которые некогда сжег, мстя за товарищей! Видно, само Провидение вело его, чтобы он сразу вознаградил Оленьку и Ляуду за все обиды, причиненные им. И вот он искупил свою вину. Может ли теперь не простить его она или братья ляуданцы? Могут ли они не благословлять его? Что скажет любимая девушка, которая считала его изменником, когда узнает, что тот Бабинич, который сразил Радзивилла, который бродил по пояс в крови немцев и шведов, который прогнал неприятеля из Жмуди, заставил его бежать в Пруссию и Инфляндию, — это он, Кмициц, но уже не забияка, не преступник, не изменник, а защитник веры, короля и отчизны…

А ведь пан Андрей, только что вступив в пределы Жмуди, мог повсюду объявить, кто такой этот славный Бабинич, и если он этого не сделал, то лишь потому, что боялся, как бы, услышав его настоящее имя, все не отвернулись от него и не отказали бы ему в помощи и доверии. Ведь прошло только два года с тех пор, как, обманутый Радзивиллом, он истреблял полки, которые не захотели восстать вместе с князем против государя и отчизны. Два года тому назад он был еще правой рукой великого изменника.

Но теперь все изменилось. Теперь, после стольких побед, стяжав такую славу, он имеет право прийти к любимой девушке и сказать ей: «Я — Кмициц, но твой спаситель!» Он имеет право крикнуть всей Жмуди: «Я — Кмициц, но твой спаситель!»

Волмонтовичи недалеко. Бабинич неделю преследовал Гамильтона, но не пройдет недели, как Кмициц будет у ног Оленьки.

Пан Андрей встал, бледный от волнения, с горящими глазами, с пылающим лицом, и позвал слугу:

— Оседлать коня! Живо, живо!

Слуга подвел вороного жеребца и, уже подавая стремя, сказал:

— Ваша милость, какие-то неизвестные люди едут к нам от Троупей с паном Сорокой!

— Пусть себе едут! — ответил пан Андрей.

Тем временем всадники приблизились на несколько шагов. Один из ехавших в сопровождении Сороки выехал вперед и, подъехав к Кмицицу, снял рысий колпак, обнажая рыжую голову.

— Я имею честь видеть пана Бабинича? — сказал он. — Рад, что нашел вас, ваць-пане!

— С кем имею честь? — нетерпеливо проговорил Кмициц.

— Я — Вершул, бывший ротмистр татарского полка князя Еремии Вишневецкого. Я приехал в родные края, чтобы набирать солдат на новую войну. Кроме того, я привез вам, ваць-пане, письмо от великого гетмана, пана Сапеги.

— На новую войну? — спросил Кмициц, нахмурив брови. — Что вы говорите?

— Это письмо объяснит вам лучше, чем я! — сказал Вершул, подавая письмо гетмана.

Кмициц лихорадочно сорвал печать. В письме было следующее: «Любезнейший пане Бабинич! Новый потоп угрожает отчизне. Союз шведов с Ракочи заключен, и раздел Речи Посполитой решен. Восемьдесят тысяч венгерцев, семиградцев, валахов и казаков с минуты на минуту перейдут нашу южную границу. В столь бедственную годину надлежит нам напрячь все наши силы, чтобы народ наш оставил грядущим векам хоть славное имя. А потому посылаю вам приказ, не теряя ни минуты, идти на юг форсированным маршем и соединиться с нами. Вы застанете нас в Бресте, откуда, не мешкая, мы пошлем вас дальше. Князь Богуслав освободился из неволи, но пан Госевский будет наблюдать за Пруссией и Жмудью. Еще раз прошу вас поспешить и надеюсь, что вас к тому побудит любовь к погибающей отчизне».

Кмициц, прочитав, уронил письмо на землю, провел рукой по влажному лицу и, окинув Вершула блуждающими глазами, спросил тихим, сдавленным голосом:

— Отчего же пан Госевский останется на Жмуди, а я должен идти на юг? Вершул пожал плечами.

— Спросите об этом пана гетмана в Бресте. Я ничего вам сказать не могу! — ответил он.

Вдруг страшный гнев охватил пана Андрея, глаза его засверкали, лицо посинело, и он крикнул пронзительным голосом:

— А я отсюда не уйду! Понимаете?!

— Вот как? — проговорил Вершул. — Мое дело отдать вам приказ, а вы делайте как знаете! Челом! Мне хотелось побыть в вашем обществе часик-другой, но после того, что я услышал, я предпочитаю поискать другого!

Сказав это, он повернул коня и уехал.