Потоп

И всё. На осклизлой, заваленной трупами земле остались победители. Не похожие на самих себя победители с безумным взором. Скорее ошалевшие, чем ликующие.

— Всех! Всех!.. — разевая рот, пыталась сказать Золотинка, но заглатывала слезы.

Отвернувшись от пропасти, взлохмаченный ветром Юлий уставился на нее в противоестественном забытьи.

— Драные кошки, — без выражения произнесла Нута. У нее стали стеклянные, не видящие глаза. Слепо двинулась она вслед за Рукосилом к лестнице.

А Рукосил, проводив Нуту на десяток ступеней вниз, возвратился под действием возбуждения — торжествующего и злобного.

— Кто, как не ты, погубил несчастных? — выпалил он с налету, не обращая внимания на немо присутствующего здесь Юлия. — Рыдаешь?! Теперь ты рыдаешь! Отлично! Вольно же тебе рыдать! Я проиграл сражение у Медвежьей Тони, я потерял корабли, людей, потерял союзников. Что же ты не рыдала, когда я просил о пустячном волшебстве? О мелкой услуге? Что мешало тебе навести на курников наваждение? Наваждение! И тысячи жизней были бы спасены! — Нос Рукосила выразительно изогнулся, но это был единственный миг, когда конюший говорил неискренне, не то, что действительно ощущал, и потому лицо, мимолетно исказившись, вернулось к обычным ожесточенным очертаниям. — Нет, ты хотела остаться в стороне. Положим. Но чего же теперь реветь? Что такого случилось? Один проиграл, другой победил. Победитель всегда найдется. Во всяком событии две стороны. Кто же заставляет тебя безошибочно выбирать черную? Кто заставляет сочувствовать слабому? Сострадай богатому, защищай сильного, ухаживай за здоровым и будешь крепко спать. А будешь брать сторону слабого… страдание твой удел. Ты выбрала проигравших. Сама их выбрала! Да. А стала бы ты рыдать, если бы мессалоны, войдя в замок, перерезали мне горло и всех перерезали, как сговорились? — Рукосилов нос предательски колыхнулся, о чем конюший, конечно же, не имел понятия. — Я кончил с предателями и дармоедами. Не реви! Не реви, говорю! Не выплакать всех страданий, всех обездоленных не утешить. Захлебнешься в слезах, если примешь на свои плечи все страдания мира. И еще, — сказал он, ступив на лестницу, чтобы уходить. — Никогда не пытайся помочь тому, кто не в состоянии помочь себе сам. Это тебе урок. — Он начал спускаться.

— Где мой Поплева? Что ты сделал с Поплевой? — выкрикнула Золотинка, не владея собой.

Несдержанный, жалкий в своей ненависти, вопль ее отозвался Рукосиловым хладнокровием. Возбужденный до злобы, он почти сразу же успокоился, словно только этого и ждал — чтобы Золотинка вышла из себя. Словно бы только этого — такой малости! — не доставало ему, чтобы утешиться в своих неудачах. Он ухмыльнулся — снисходительно.

— Ищи! — развел он руками. — Все, что найдешь, твое! — И ступил вниз.

— Где он? Где Поплева? — крикнула Золотинка вслед.

— Здесь! — послышался зычный голос в глубине башни.

И, поразительное дело! так глубоко забылась она мыслью, такое несчастье теснило сердце, что Золотинка, обнаружив рядом с собой Юлия, не уразумела, в каких отношениях к нему находится, она — совсем уж невероятно! — позабыла тут вовсе, кто он такой, — ничего не возникло в сознании, кроме ощущения, кроме изначального, надежно похороненного в душе чувства приязни и товарищества, которое без всяких основательных причин зародилось между ними в пору помойного приключения.

— Ах, Юлька, Юлька! — сказала она, глубоко страдая, и тронула его за руку.

Захваченный врасплох, под впечатлением того страстного горя, которое изобличало страдающее лицо девушки, он ухватил Золотинку с опередившим мысль побуждением.

А Золотинка уставилась в ошеломлении, тут только постигнув, кто такой Юлий. И после томительного, целебного мига промедления, с мукой в лице отпрянули они друг от друга.

Как в пропасть, ринулась Золотинка в витой проем лестницы и провалилась.

Юлий долго стоял, словно закоченев на холодном ветру. Потом сделал шаг, что-то припомнив… но опять забыл. И разрыдался. Безутешно и горько, как не рыдал уже с детства. Сжимал кулаки и тискал зубы, и все равно рыдал, раскачиваясь; нечем было заградить эту прорву слез.

А Золотинка, сбежавши до половины лестницы, едва не сшибла мессалонских старцев, одному из которых стало дурно от застарелой грудной жабы. Золотинка остановилась — внезапно. И, не дослушав пространных разъяснений, так же внезапно ринулась вниз по лестнице.

На нижнем дворе Золотинка нашла готовую к вылазке толпу ратников. Со стен стреляли: из луков, тяжелых самострелов, которые взводили по два человека сразу, пускали камни пращами и, сверх того, имелась у них катапульта.