Потоп

Чем больше Золотинка приглядывалась, тем больше проникалась тягостным ощущением запустения, упадка и неустойчивости. На полках и на столах теснились немытые, с запекшимися остатками веществ сосуды, глиняные, оловянные, стеклянные; перегонный куб и реторты. Поверх сосудов клонились в случайных положениях противни, на них опасно громоздились железные и бронзовые приборы: щипцы с хитро изогнутыми хваталками, циркули, ложки на длинных ручках. Долгое коромысло весов, подвешенных на уходящей к потолку цепи, безнадежно перекосилось. Навалом, как дрова, лежали в простенке между окнами не застегнутые, растрепанные книги. Ломаные перья, полузасохшая чернильница — все говорило о небрежении, об утрате веры в священную силу слова.

Осматриваясь в мастерской, Золотинка помнила, что поднялась сюда в поисках пигаликов, и однако же, испытала нечто вроде потрясения, обнаружив у себя за спиной скромно выжидающего Буяна с товарищем. В скромности пигаликов было нечто вызывающее оторопь: трудно представить, чтобы они не слышали разговора внизу, и вот же не посчитали нужным (или приличным?) известить о себе голосом.

Буян не выказал радости от скоро последовавшей за расставанием встречи; быть может, удивление и ворох сомнений, вызванных Золотинкиным поведением, заглушили в нем неизменную доброжелательность — он не улыбнулся. Товарищ его, моложавый щеголеватый пигалик с длинным мечом на перевязи, Золотинке не понравился. Беглый, мало что дающий для стойкого впечатления взгляд не открыл ей ничего внушающего приязнь, а впоследствии, приглядываясь, она лишь утвердилась в своем предубеждении, вызванном, может статься, не сколько личными достоинствами или недостатками Черниха — это было имя второго пигалика, — а тем глубоким впечатлением, которое оставил в душе Буян. Холодный взгляд Черниха, как чувствовала Золотинка, скользил по поверхности людей и явлений. Не то чтобы Черниху не хватало проницательности — ему не хватало основанной на чувстве любопытства к людям и явлениям пытливости, которая так очевидно проявлялась в повадках Буяна.

Черниха можно было бы счесть красавцем. Туго зачесанные волосы он собирал на затылке в узел, повязанный россыпью чудесных самоцветов. И эта, чисто женская по Золотинкиным понятиям прическа сразу же вызвала у нее сопротивление, которое вело, опять же, к предвзятости. Черних не вышел ростом, как всякий пигалик, и потому особенно неудачно гляделись на нем чрезмерно широкие штанишки веретеном до колена. При том, что узенькая, мысом вперед курточка рисовала необыкновенно — не человечески! — тонкий стан.

Золотинка пришла к Буяну и не решилась бы прийти с тем же самым к Черниху, хотя это был самообман, потому что в Золотинкином деле не имели значения личные качества того или иного пигалика, любого отдельно взятого пигалика. И Черних, и Буян, и все остальные пигалики при всем их несходстве между собой противостояли Золотинке единой нерасчлененной общностью.

С изысканной вежливостью Буян представил Любе товарища, Черних в свою очередь не затруднился подобрать для Золотинки несколько любезных слов. Однако Золотинка потерялась — и оттого, как глянула на нее при слове Люба волшебница Анюта, и оттого, что, не решившись прямо обратиться к Буяну с делом, не знала, чем объяснить свое появление. Временное убежище, удалившись от пигаликов, она нашла в книге.

Это оказалось сочинение Льва Антожимина «О различиях и сходствах вещей». Поначалу Золотинка листала, ничего совершенно не понимая. Забытый лад книжной речи заставлял напрягаться, как при игре в шарады; разгадывая прочитанное, она сбивала лихорадочный жар своих намерений и, верно, находила в этом отдохновение, оттяжку неизбежного.

— Оставь, щенок! Кто тебе разрешил?! — С ничем не оправданной грубостью Видохин рванул книгу. Золотинка не далась просто от неожиданности — уцепилась.

— Видохин! — волшебница поднялась со стула. — Что ты делаешь? Подожди!

— Некогда ждать! — огрызнулся старик. Сноровки одолеть заупрямившуюся девчонку недоставало, и перепихивание вылилось в весьма неприличную возню. — Некогда ждать! Некогда! — бормотал Видохин, дергая книгу и пытаясь отцепить Золотинкины руки — в глаза он не смотрел. — Отдай, щенок! Двадцать капель жизни я потратил на тебя, бездарно потратил, отдай!

Сопротивляясь, оскорбленная Золотинка не проронила ни слова. Он злобно толкнул ее вместе с книгой и обессилено повалился в кресло с полукруглыми, как днище лодки, боковинами.

— Такая медлительность во всем, великий Род! Миг за мигом уходит понапрасну. Чем я занят?