Потоп

– Так я и хочу сделать. И коль не сокрушат меня печали, я научу этого ничтожного шведа скромности! Коль не сокрушат меня печали, – но, увы, верно, этим все кончится, ибо никто не щадит для меня ни игл терновых, ни страданий. Тяжко мне! Тяжко! Кто мог бы поверить, что я тот самый Радзивилл, который был под Лоевом, Речицей, Мозырем, Туровом, Киевом и Берестечком? Вся Речь Посполитая, как на два солнца, взирала только на меня и Вишневецкого! Все трепетало перед Хмельницким, а он трепетал перед нами. И те самые войска, которые в годину всеобщего бедствия я вел от победы к победе, сегодня меня оставили и, как предатели, руку поднимают на меня!

– Не все же, есть такие, которые еще верят тебе! – порывисто сказал Кмициц.

– Еще верят! – с горечью подхватил Радзивилл. – Но скоро перестанут! Какое снисхожденье! Не дай Бог отравиться его ядом! Рану за раной наносите вы мне, хотя никто из вас об этом не думает!

– Ясновельможный князь, ты не речам внимай, в намеренья проникни.

– Спасибо за совет! Отныне я буду заглядывать в глаза каждому солдату, чтобы проникнуть в его намеренья, и буду стараться всем угодить.

– Горьки твои слова, ясновельможный князь!

– А жизнь сладка! Бог меня создал для великих свершений, а я принужден, – да! принужден, – тратить силы на жалкую междоусобную войну, какую мог бы вести застянок с застянком. Я хотел меряться силами с могучими монархами, а пал так низко, что принужден в собственных владениях ловить какого-то Володыёвского. Вместо того чтобы весь мир потрясти своею силой, я потрясаю его своею слабостью, вместо того чтобы за пепелище Вильно отплатить пепелищем Москвы, я принужден благодарить тебя за то, что ты обнес шанцами Кейданы. Тесно мне… и душно… не только потому, что астма меня душит. Бессилие крушит меня. Бездействие крушит меня. Тесно и тяжко мне! Понимаешь?

– И я думал, что все будет по-иному! – угрюмо уронил Кмициц.

Радзивилл стал тяжело дышать.

– Прежде чем дождусь я венца иного, терновый возложили на мою главу. Я велел пастору Адерсу посмотреть на звезды. Сейчас он начертал их положение и говорит, что не сулит оно добра, но что это пройдет. А покуда терплю я муки. Ночью кто-то не дает мне спать, кто-то ходит по покою. Чьи-то лица заглядывают ко мне в постель, а то вдруг обдаст меня холодом. Это смерть моя ходит. Терплю я муки… И должен быть готов я к новым изменам, к новым предательствам, ибо знаю, есть такие, которые колеблются…

– Нет уже больше таких! – ответил Кмициц. – Кто хотел предать, тот ушел уже прочь!

– Не обманывай меня, ты же сам видишь, что все поляки начинают оглядываться назад.

Кмициц вспомнил слова Харлампа и умолк.

– Ничего! – сказал Радзивилл. – И тяжело и страшно, но надо выстоять! Ты никому не говори о том, что я сказал тебе. Хорошо, что приступ у меня был, он больше сегодня не повторится, а мне нужны силы, хочу созвать гостей на пир и веселым явиться перед ними, дабы укрепить их дух. И ты развеселись, и никому ни слова, ибо тебе я для того открылся, чтобы хоть ты меня не мучил. Гнев обуял меня сегодня. Смотри, чтобы больше это не повторилось, не то можешь поплатиться головой. Простил уж я тебя. Шанцы, которыми ты обнес Кейданы, сделали бы честь самому Петерсону. Ступай теперь, а ко мне пришли Мелешко. Привели сегодня беглецов из его хоругви, одних солдат. Прикажу ему перевешать всех до единого. Чтобы их пример был другим наукой. Будь здоров! Сегодня в Кейданах должно быть весело!..

Глава XXII

Россиенскому мечнику пришлось долго уговаривать панну Александру, прежде чем она согласилась пойти на пир, который гетман устраивал для своих людей. Чуть не со слезами пришлось старику умолять упрямую и смелую девушку, убеждать ее, что за ослушание может поплатиться он головой, что не только военные, но и все окрестные помещики, которые были в руках Радзивилла, должны явиться на пир под страхом княжеского гнева, как же можно упираться тем, кто отдан во власть этого страшного человека. Не желая подвергать дядю опасности, панна Александра уступила.

Съезд был большой, окрестной шляхты с женами и детьми явилось множество. Но больше всего было военных, особенно иноземных офицеров, которые почти все остались служить князю. Сам он, прежде чем показаться гостям, принял веселый вид, будто не тяготила его никакая забота, ибо этим пиром он хотел не только поднять дух своих приверженцев и военных, но и показать, что все граждане стоят на его стороне и лишь мятежники противятся унии с Швецией, хотел показать, что страна ликует вместе с ним, а потому не щадил ни средств, ни денег, чтобы пиршество было роскошным и слух о нем разнесся по всей стране. Едва сумрак спустился на землю, сотни бочек запылали на дороге к замку и в замковом дворе, то и дело гремели пушки, а солдатам было приказано издавать веселые клики.