Потоп

– Вот единственный документ против вас и ваших злодеяний, – сказал пан Анджей, взяв письмо. – Узнает из него король польский, что вы замышляете, узнает и шведский, которому вы хоть и служите теперь, но уже обеспечиваете себе с князем воеводой свободу recedere, коль шведов постигнет неудача. Выйдут наружу все ваши измены, все козни. А ведь у меня и другие письма; к королю шведскому, к Виттенбергу, к Радзеёвскому. Сильны вы и могущественны, но, право, не знаю, не станет ли тесно вам в нашей отчизне, когда оба короля обмыслят, как воздать вам по заслугам за ваши измены.

Глаза князя Богуслава зловеще блеснули, однако через минуту он овладел собой.

– Ну хорошо же, пан кавалер! – проговорил он. – Враги мы не на жизнь, а на смерть! Мы еще встретимся! Ты можешь задать нам много хлопот и причинить большое зло, но одно только скажу тебе: никто не смел еще совершить в этой стране то, что совершил ты, и горе тебе и твоим близким!

– Сабля есть у меня для защиты, а близких есть на что выкупить! – ответил Кмициц.

– Ах, так ты взял меня как заложника! – сказал князь.

Невзирая на весь свой гнев, он вздохнул с облегчением: в эту минуту он понял, что жизни его не грозит никакая опасность, ибо он очень нужен Кмицицу. Решил воспользоваться этим.

Тем временем они снова перешли на рысь, и спустя час отряд увидел двух всадников, которые вели по паре вьючных лошадей. Это были люди Кмицица, высланные им вперед из Пильвишек.

– Ну как там? – спросил у них Кмициц.

– Кони совсем вымотались, пан полковник, мы вовсе не отдыхали.

– Сейчас отдохнем!

– Тут на повороте хата видна, может, это корчма.

– Вахмистр, поезжай вперед и приготовь поесть. Корчма не корчма, а отдохнуть надо!

– Слушаюсь, пан полковник!

Сорока погнал вперед коня, а остальные медленно последовали за ним; Кмициц ехал по одну сторону князя, Любенец по другую. Князь совсем притих и даже не вызывал Кмицица на разговор. Казалось, он был утомлен то ли дорогой, то ли своим положением, и голову склонил на грудь, и глаза закрыл. Однако время от времени он искоса поглядывал то на Кмицица, то на Любенца, державщих поводья его аргамака, как бы примерялся, которого из них легче свалить, чтобы вырваться на свободу.

Тем временем они приблизились к строению, стоявшему у большой дороги, на опушке леса, узкой полосой вдавшегося в поля. Это была не корчма, а кузница и тележная мастерская, где проезжие люди останавливались перековать лошадей и починить телегу. Между кузницей и дорогой простирался небольшой пустырь, не огражденный забором, поросший редкой, вытоптанной травой; поломанные тележные станки и колеса валялись на этом пустыре, но из проезжающих не было никого; только конь Сороки стоял, привязанный к коновязи. Сам Сорока у входа в кузницу разговаривал с кузнецом-татарином и двумя его помощниками.

– Не очень-то мы поживимся, – улыбнулся князь, – ничего он тут не достанет.

– У нас с собой припасы и горелка, – сказал Кмициц.

– Это хорошо! Нам надо будет подкрепиться.

Они остановились. Кмициц заткнул за пояс пистолет, соскочил с коня и, отдав его Сороке, снова схватил за повод аргамака, которого Любенец не отпускал с другой стороны.

– Можешь спешиться, вельможный князь! – сказал пан

Анджей.

– А это зачем? Я буду есть и пить в седле! – сказал князь, наклоняясь к нему.

– Изволь сойти на землю! – грозно крикнул Кмициц.

– А ты – в землю! – страшным голосом крикнул князь, с молниеносной быстротой вырвал у него из-за пояса пистолет и выстрелил ему прямо в лицо.

– Господи Иисусе! – крикнул Кмициц.

В эту минуту аргамак под князем от удара шпорами взвился на дыбы так, что встал чуть не прямо, а князь, змеей извившись в седле, повернулся к Любенцу и, размахнувшись своей могучей рукой, изо всей силы ударил его дулом между глаз.

Любенец пронзительно крикнул и свалился с коня.

Прежде чем остальные смогли понять, что случилось, прежде чем они перевели дух, прежде чем крик ужаса замер у них на губах, Богуслав разметал их как буря, вынесся с пустыря на дорогу и вихрем помчался к Пильвишкам.

– Лови его! Держи! Бей!.. – раздались дикие голоса.

Трое солдат, которые не успели спешиться, пустились за князем вдогонку, а Сорока, схватив мушкет, стоявший у стены, стал целиться в беглеца, вернее, в аргамака.

Аргамак вытянулся, как серна, и мчался стрелой. Грянул выстрел. Сорока бросился сквозь дым вперед, чтобы получше разглядеть, попал ли он в цель, прикрыл глаза ладонью, минуту поглядел и наконец крикнул:

– Не попал!

В эту минуту Богуслав исчез за поворотом, а вслед за ним исчезла и погоня.

Тогда вахмистр повернулся к кузнецу и его помощникам, которые в немом ужасе смотрели на всю эту картину, и крикнул:

– Воды!

Помощники бросились тянуть журавль, а Сорока опустился на колени перед лежавшим неподвижно паном Анджеем. Лицо пана Анджея было покрыто пороховой копотью и залеплено кровью, глаза закрыты, левая бровь, и ресница, и левый ус опалены. Вахмистр сперва стал тихонько ощупывать пальцами череп. Он ощупывал долго и осторожно, после чего пробормотал;

– Голова цела!