Потоп

– Да проскочу, как Бог свят, и клянусь вам, что я там настряпаю бигосу, мне стоит только сказать моим татарам: «Гуляй, душа!..» Они и тут бы были рады с поножовщиной пройтись по шеям, но я им обещал, что за каждое насилие будет хорошая веревка! А вот в Пруссии и я в свое удовольствие погуляю. Почему бы это мне не влезть в Пруссию? Вы-то не могли, но это все другие дела, поскольку гораздо легче загородить путь большому войску, чем такой ватажке, как у меня, которую скрыть легче легкого. Я уже сколько в камышах просидел, а рядом проходил Дуглас, и ничего, даже и не заметил. А Дуглас тоже, верней всего, пойдет за вами и откроет мне тут поле действия.

– Но ты его, я слышал, совсем затрепал! – сказал Володыёвский не без удовольствия.

– Ха, шельма! – добавил пан Заглоба. – Он каждый Божий день небось рубаху менял, небось попотел. Ваша милость с ним не хуже чем с Хованским справился, и я должен признать, что я и сам не смог бы тут ничего прибавить, если бы стоял на твоем месте, хотя еще пан Конецпольский говорил, что лучше Заглобы нет никого для партизанской войны.

– Мне сдается, – сказал Кмицицу Володыёвский, – что если Дуглас уйдет, то он тут оставит Радзивилла.

– Вот и дай Бог! Я только на это и надеюсь, – живо ответствовал Кмициц. – Если я его начну искать, а он меня, то мы ведь найдем друг друга. В третий раз он меня не перескочит, а перескочит, то я уж не поднимусь. Я хорошо помню твои лубненские приемчики и фортели знаю наизусть, как «Отче наш». Мы с Сорокой каждый день упражняемся, чтобы руку набить.

– Да что там фортели! – закричал Володыёвский. – Главное – сабля!

Заглоба почувствовал себя слегка задетым этим утверждением, почему немедленно ответил:

– Каждая мельница все думает, что главное – это крыльями махать, а знаешь, Михась, почему? У нее полно соломы на чердаке, alias[257] в башке. И военная наука тоже основана на этих фортелях, иначе Рох мог быть великим гетманом, а ты польным.

– А что поделывает пан Рох Ковальский?

– Пан Ковальский? Он таскает на голове железный шлем и правильно делает, в котле капуста лучше варится. В Варшаве он сильно поживился, разорился себе на хорошую свиту и попер к гусарам, к князю Полубинскому, а все затем, чтобы можно было достать копьем Каролюса. Он к нам приходит каждый день в палатку и лупает бельмами, не торчит ли где из соломы горлышко жбана. Я этого парня не могу отучить от пьянства. Брал бы с меня хороший пример! Но я ему напророчил, что он сам себе хуже сделал, когда ушел из лауданской хоругви. Шельма! Неблагодарный! За все мои благодеяния, которые ему перепали, он меня променял, такой-то сын, на копье!

– Ваша милость его воспитывала?

– Мой друг! Я что, медвежатник? Когда меня спросил об этом пан Сапега, я ответил, что у них с Рохом был общий рrаеceptor, но не я, я смолоду был хороший бочар, и клепки ставил крепко.

– Во-первых, такого бы ты, сударь, не посмел сказать Сапеге, – отвечал Володыёвский, – а во-вторых, ты вроде ругаешь Ковальского, а сам бережешь его как зеницу ока.

– А я его предпочту тебе, пан Михал, поскольку я никогда не выносил майских жучков и влюбчивых пройдох, которые при виде первой попавшейся юбки начинают подпрыгивать, как немецкие собачки.

– Или как те обезьяны у Казановских, с которыми ваша честь сражалась.

– Смейтесь, смейтесь, сами будете в другой раз брать Варшаву!

– А что, это ты ее взял в прошлый раз?

– А кто, спрашивается, Краковские ворота expugnavit?[258] Кто задумал взять в плен генералов? Они теперь сидят на хлебе и воде в Замостье, и Виттенберг, как взглянет на Врангеля, так и говорит: «Заглоба нас сюда посадил», – и оба в рев. Если бы пан Сапега не захворал и был бы тут, он бы вам рассказал, кто первый вытащил шведского клеща из варшавской шкуры.

– Ради Бога, – сказал Кмициц, – сделайте для меня такое божеское дело, пришлите мне весточку об этой битве, которая будет под Варшавой. Я буду дни и ночи по пальцам высчитывать и не найду себе места, пока не узнаю все точно.

Заглоба приставил палец ко лбу.

– Слушайте, как я это понимаю, – сказал он, – я что скажу, так оно и исполнится… И это так же верно, как то, что чарка стоит тут передо мною… Или не стоит? А?

– Стоит, стоит! Говори, ваша милость!

– Это большое сражение мы или проиграем, или выиграем…

– Да это каждый знает! – ввернул Володыёвский.

– Ты бы лучше помолчал, пан Михал, и поучился. Если предположить, что мы его проиграли, то знаешь, что будет потом?.. Вот видишь! Ты не знаешь, поскольку уже зашевелил своими щетинками под носом, как заяц… Вот я и говорю вам, что ничего не будет…

Кмициц, пылкий по натуре, вскочил, брякнул чаркой о стол и вскричал:

– Чего тянешь!