Потребитель

Юноша, который спрятал своё тело в лошади

или Мой вульва-Лос-Анджелес

С приветом Б.К.

Юноша был лоскутком сопротивляющейся плоти, захваченным потоком толпы, скользил по волнам бурлящего паломничества насекомых, объединенных родовым чувством. Насекомое сборище внезапно влилось в устье какого-то учреждения, а он остался, зацепившись за угол здания. Он покачивался на солнцепеке, атакуемый слепящими отблесками проезжающих машин и плоскостей оконных стекол. Сощурившись, он поднял взгляд вверх на покрытые сухой растительностью холмы. Те нависали над городом, как изъеденные хребты обдолбанных львов, вытягиваясь к небесам, погребавшим землю под плотными покрывалами сернистой мглы. Свет солнца фильтровался висевшим в воздухе порошке и от этого становился еще ядовитее, как если бы солнечные лучи химической реакцией превращались в злобное радиоактивное излучение, голодные канцерогены, пронизывающие открытые поры беззащитной кожи, чтобы пожрать все живое изнутри. Знак «Голливуд» стоял в холмах, окутанный саваном зловонных испарений и пыли, как композиция надгробий, вырезанных в иссохшей кости, выражающих шифром бессознательного рекламу медленного самоубийства. Лоб юноши лоснился от пота, отбрасывая световые блики отражений на шоссе. Его рубашка была словно нарисована у него на теле — тонкая трескающаяся корка красных склизких выделений. Рот был птичьим гнездом, испускавшим трепещущие облачка газа с запахом свернувшегося молока, кислого желудочного сока и перебродившего пива. Юноша облизывал губы грязным носком. Он попытался дышать глубоко, затем оставил эту затею. Смог сжался в кулак в центре его груди. Он сухо прокашлялся, проталкивая вверх комок — мерцающую опухоль размером с мяч для гольфа — сложил губы трубочкой и выплюнул его из себя в изрыгающийся поток зеркал. Комок прилип к хрому заднего бампера «мерседеса», как пиявка к млекопитающему.

За холмами пылали оранжевые огни, не оставляя сомнений в том, что окраины горят. Клубящиеся коричневым золотом голиафы дыма вздымались оттуда, пополняя растущую над городом завесу, вбиравшую гарь выхлопов, которая валила от нескончаемого потока машин внизу и окрашивала оседающую жару мелом цвета горчицы. Какофоническая симфония конфликтующих частот и ритмов поднималась от процессии металла и стекла, похожая на тему саундтрека к шизофреническому трансу — обрывки безвкусных мелодий вперемешку с назойливыми декламациями алчности и похоти, поглощенные апокалиптическим вихрем жиденьких басовых барабанов, визгов желания и фальшивого насилия. Юноша стоял, впитывая шум и жару, как свидетель уличных зверств, переживший лоботомию. Его руки свисали по бокам, как плети, пока он пытался сформировать мысль. В пять часов того утра его застали врасплох, когда он обшаривал ящики стола своего дилера после того, как тихо отогнул сетку с открытого окна бунгало на Мелроуз и забрался внутрь, и он в необратимом паническом шоке схватил бейсбольную биту, стоявшую в углу, и бил по лицу бывшего авиакосмического инженера (у которого был пистолет в руках) до тех пор, пока черты его не превратились в кровавое неузнаваемое месиво. Дилер лежал бесформенной грудой, прислонившись сочащейся кровью головой к стене, будто прислушивался к затуханию своей жизни. Юноша набил карманы тысячами долларов в хрустящих купюрах по сто, также засунул туда огромный мешок метамфетаминового порошка и бежал.

Через улицу, за медленно продвигающейся стеной автотранспорта расположился кинотеатр, раскрашенный розовым под цвет плоти. Он вырастал, невесомый, из сверкающего белого тротуара, будто фантастический аттракцион в порнографическом Диснейленде. Купол розового цвета выглядел органическим и живым, как похабный монумент, сооруженный из папье-маше злым ребенком, изобразившим подобие выпоротых и налившихся кровью обрюзгших детских ягодиц. Телесно-розовая краска обвалилась кусками размером с простыню, обнажая прежнюю, глубокого ле-прозно-желтого цвета, как кричащую прослойку гноя, растекшуюся под вздутой нежной кожей. Из купола вставала радуга блистающих золотисто-розовых оттенков, искрящих-ся над ним, воспламеняясь жарой, смешиваясь с сочащимся коричневым смогом. Козырек торчал монолитом, утыканным тупыми пластиковыми зубами, словно разбитый кулаком полуоткрытый рот. Леденцово-красные кубики букв на нем завлекали: «Тройной сеанс! 24 часа!.. Тело к телу… Праздник вскрытия трупа… Работник смазки… Очищенный воздух!

Кондиционеры!» В нижнем правом углу на кровенепроницаемой бумаге для упаковки мяса черными крошечными буквами было нацарапано еще одно сообщение, приклеенное липкой строительной лентой к табличке: «Снять комнату — спрашивать Кассира».

Он прокладывал себе путь сквозь лабиринт стойла дымящих машин, как ртуть, ускользающая в трещину: загипнотизированный хищник, бессознательно движимый вперед запахом разложения.