Потревоженные тени

Однажды, когда мы пришли в это время к Михею на огород, никого — ни его самого, ни «учеников» его — там не было. Мы несколько раз их громко позвали у самого шалаша, но никто оттуда не откликался, а между тем — странная вещь — там как будто кто-то был, слышно, кто-то как будто кашлянул там, что-то уронил, шуршал чем-то.

— Ну, пойдите, — сказала Анна Карловна.

Я вошел в шалаш и сразу, со света, в темноте, увидал только, что на кроватях никого не было, никто на них не спал. Я хотел было уже закричать, что никого нет, и идти назад, как вдруг в углу, у самой двери, я увидал мальчика какого-то, лет десяти или около того. Я на мгновение остановился и смотрел на него, он на меня.

— Ты чей? — спросил я его.

— Кучеров.

— Какого кучера? Ермила?

— Дмитрия-кучера... Прудковского.

И вдруг я вспомнил, что я слышал тогда, что детей этого Дмитрия взял дедушка (Михей) к себе и они у него теперь живут...

— Тебя как зовут? — спросил я.

— Никитой.

— Ты здесь... у Михея живешь?

— У дедушки...

— Что вы там делаете? Идите! — услыхал я голос Анны Карловны у самых дверей шалаша.

— А где Михей? — спросил я мальчика, собираясь уж уходить.

— Сейчас придет.

Я вышел из шалаша и объявил стоявшим в нескольких шагах от него Анне Карловне и сестре, что в шалаше никого — ни Михея, ни его «учеников» — нет, но что внук Михея, мальчик... самого этого... Дмитрия, которого дядя до смерти засек.

Анна Карловна с досадой и удивлением слушала.

— Что ж он там делает?

— Он стоит... И уж большой, славный мальчик, — продолжал я. — Я вошел, гляжу — никого нет, а он притаился, стоит. Он у Михея живет. Их пять сирот осталось у Дмитрия — Михей, их дедушка — жена Дмитрия ведь дочь Михея, — взял к себе. Они теперь все у него живут, — рассказывал я Соне.

Она слушала, взглядывая на меня.

— А у Василия-лакея, который тоже умер, жена только что перед этим родила ребенка, — продолжал я.

— И откуда вы всё это знаете? Кто это вам рассказывал? — вмешалась Анна Карловна.

— Знаю. Слышал. Говорили.

Но, к удивлению моему, Анна Карловна ничего мне на это не сказала — не остановила, не запретила говорить.

— Неужели, — помолчав немного, продолжал я, — все это так и кончится? Ничего дяде за это не будет?

— Вот если вы будете об этом рассказывать, я маменьке скажу, — проговорила Анна Карловна и добавила: — А еще говорите, что вы любите дяденьку Петра Васильевича.

Я вдруг остановился, — мне раньше никак не приходил в голову этот вопрос: что, я люблю его и теперь или нет?.. И, странное дело, я вдруг, и к удивлению своему, ощутил в себе какую-то в этом отношении пустоту: я не заметил, как это произошло со мною. Мне было все равно — до него мне теперь не было никакого дела, даже скорей неприятное что-то шевелилось во мне, когда я стал себе представлять его. Я представлял себе встречу свою с ним, как мы встретимся с ним после «всего этого». И, по обыкновению, под этим первым впечатлением спросил:

— А отчего он не едет к нам после этого?

— Ему просто неловко, — сказала Соня.

— Он не смеет!.. — проговорил я.

Анна Карловна повела плечами.

— Вас он, вероятно, боится!

Я ей ничего не ответил...

Когда наконец пришел Михей и стал, оговариваясь и извиняясь, открывать нам парники, я попробовал было начать с ним разговор о его внуках, но тут уж Анна Карловна меня решительно остановила, сказав по-немецки, что если я не перестану, она сейчас же пойдет к матушке, все ей расскажет и притом откажется гулять со мною.

— Вы не умеете совсем вести себя, — по-немецки говорила она.

— Да что ж такого? Я только спросил его о его внуках. Ведь это же все знают, — попробовал я ей представить свои объяснения.

Но она не стала меня слушать и повторила опять, что, если я не перестану, она сейчас поведет нас в дом, откажется больше гулять со мною и все передаст матушке.

— Довольно уж! — говорила она решительным тоном. — Довольно уж! Ходите, расспрашиваете всех, все узнаете, рассказываете, что за это вашему дяде будет... Довольно!.. Слава богу, только все кончилось, это устроили, а вы опять начинаете. При ком-нибудь начнете рассказывать — из этого еще история может выйти.

— Я никому не рассказывал. Кому же я рассказываю?

— Довольно! Я говорю — довольно.

Она была раздражена даже — я не понимал, ей-то что за дело? Какое у нее чувство? Ей дядя представляется точно обиженным, все на него точно понапрасну восстают, и он от этого может еще пострадать...

IX

Мы уже подходили к дому, как вдруг впереди точно из земли выросли и шли к нам навстречу отец и с ним дядя, в одном форменном военном сюртуке (был жаркий весенний день) и в фуражке. Отец шел, по обыкновению заложив назад руки и опустив голову, а дядя, напротив, с каким-то небрежно-рассеянным и в то же время надменным видом и что-то ему говорил.

Мы так и остановились. Анна Карловна не знала, что ей делать, куда идти, и оглядывалась по сторонам, но свернуть было некуда, и к тому же и они уже подошли к нам, были в каких-нибудь десяти — пятнадцати шагах перед нами.

Отец поднял голову и увидал нас, что-то сказал в сторону дяди, и они оба молча приближались к нам.

— Вы домой? — подойдя, спросил нас отец.