Потревоженные тени

— Она бы, дура, хоть заковать-то велела больших.

— Закованы они у нее, закованы, — успокаивающе заговорил Мутовкин. — Как же, закованы. Она и это, благодетельница, мне говорила. Она со всеми с ними у Семенихина на постоялом дворе стоит. Они все с нею, потому, благодетельница, говорит: «Боюсь одних их оставить...» Закованы... Как же — закованы...

Тетенька начала потом говорить с Мутовкиным как будто немного спокойнее и не таким недовольным тоном. Она даже вернулась к обсуждению привезенного им предложения его жены купить еще каких-то людей с четырьмя их детьми.

— Мне народу много надо купить, — говорила тетенька, — в Саратове у меня пять тысяч десятин, а душ там и полусотни не наберется. Мне много надо...

— Благодетельница, да она, моя дура-то, для вас готова стараться. Вы только про нее не думайте, чтобы она насчет чего другого и прочего, — ни боже мой. Она, благодетельница, вот как для вас старается...

— Ее же выгода, — отвечала тетенька.

— Жизни своей она для вас, благодетельница, не жалеет...

— Ну, вздор... — сказала тетенька.

— Нет, не вздор это, благодетельница, а, доложу вам, сущая правда. Зол на нее здешний народ, ох, как зол... И за эти все дела. Названия-имени ей нет другого, как ворона. «Вон она летит, ворона! Опять, видно, цыплячьего мяса захотела!..»

— Перестань, глупости говоришь. И слушать тебя не хочу, — передернув плечами, проговорила тетенька и оглянулась на нас.

А он, точно не заметил этого, что тетенька-то вот раздражалась от этих его рассказов, продолжал:

— Не глупость, благодетельница, говорю, а сущую правду, и вот как перед богом не вру, знаю, от верных людей слышал, убить хотят ее!.. Как, говорят, полетит ворона опять по уезду, так ей и конец, довольно ей цыплят от матерей из гнезд таскать...

— Перестань, я тебе говорю! — почти вскричала тетенька.

Тетенька была сильно на него раздражена: кончик носика у нее побелел, то и дело она подергивала плечами, и на лице у нее, как зарница, быстро вспыхивала и опять потухала ее сухая, холодная, жесткая улыбка, от которой и нам становилось иногда не то чтобы жутко, а неприятно... и хочется уйди...

— Ну, перестану, перестану, благодетельница, — опять зачастил он. — Я ведь это, собственно, к тому, что если, избави господи, она и на самом деле из-за вас живота своего, по злобе людской, лишится...

Но тут тетенька уже не выдержала и своим сорвавшимся точно надтреснутым голоском закричала на него:

— Перестань!.. Тебе я говорю!..

Мутовкин безропотно замолчал, весь как-то даже съежившись и умалившись при этом. А тетенька — уж чисто от раздражения, знали мы ее — вздрогнула раза три плечиками и потянула в себя сквозь зубы воздух, как бы мороз пробежал у нее по спине... А потом опять ничего — обернулась, посмотрела на нас на всех и улыбнулась уж покойнее, продолжительнее.

Больше она уж тут, в этот вечер, при нас об этом обо всем с ним ее говорила. Потом в десять часов мы, то есть я с сестрой, пошли спать, сопутствуемые, по обыкновению, до самой детской нашей гувернанткой, где мы переходили уж всецело в заведование нянек, — и долго ли оставался в доме у нас Мутовкин и что с ним говорила тетенька, мы уж не могли знать.

Да довольно было с нас и того, что мы узнали из их разговоров в этот вечер, начиная с того, что к нам на днях Мутовкина привезет купленных ею для тетеньки детей и скованных больших мужиков, до известия о том, что Мутовкину Анну Ивановну, эту «ворону», — я сам стал представлять ее себе не иначе, как вороной, — хотят убить, и, может быть, вот-вот и в самом деле ее убьют...

Подавленный всеми этими известиями, так много говорившими моему воображению, известиями такими образными и вместе такими вдруг неожиданными, я уж ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить. Я обращался к сестре с вопросами, к нянькам, рассказывал сам им, опять повторял то, что уж рассказывал однажды.

— «Цыплят повадилась таскать» — ведь это они, мужики, про детей своих... да? — спрашивал я.

— Ну, известно.

— И их как же повезут — в телегах?

— Не в тарантасах же — известно, на телегах.

— Их когда же привезут?

— Вы бы спросили у тетеньки, — отвечала нянька, которой я предлагал эти вопросы, но сейчас же сообразила, что из того, что я буду ее об этом спрашивать, выйдет, пожалуй, еще какая-нибудь история, спохватилась и добавила: — Вы в самом деле не вздумайте об этом ее расспрашивать.

— Почему же это?

— А потому, что не нужно этого.

— Я хочу знать, когда.

— Это совсем не ваше дело.

— Я хочу их видеть, когда их привезут.

— Ну, уж этого вот только и недоставало! — решительным тоном сказала нянька, и я тут же почти с испугом понял, что мне много будет хлопот и узнать, когда их привезут, и потом, когда привезут, — увидеть их, да еще и удастся ли это?..