Поцелованный богом

Катя думала, что он набросится на нее, как дикий зверь, и начнет терзать, лизать мокрыми губами – фу! Но Васька лег рядом, подпер голову рукой и просто смотрел. Из открытой двери падал свет, а ей хотелось темноты, чтоб не видеть, с кем она. Ну да все равно, глаза можно закрыть. Тем временем Васька прикоснулся кончиками пальцев к ее лбу, провел ими по носу, прижал ладонь к щеке, скользнул ею по шее на грудь, ниже. Он все делал с осторожностью, будто Катя была из другого чем он материала и от грубого касания могла попросту рассыпаться. Целовать стал не губы, а тело, начиная с ног, чего Назар никогда не делал. Только когда снял с нее нижнюю рубашку, прошелся губами (к счастью, не мокрыми) по лицу и задержался на ее губах. Если б это был не Васька... Вернее, если бы Назар был так же нежен и ласков, так же чуток...

– У меня есть заключение доктора, к которому обратился Бершак за помощью, – докладывал Василий начальнику, положив перед ним лист с записями Волошина. – Его не ранили, он выстрелил сам себе в предплечье.

– Сам? – с сомнением произнес тот, читая заключение. – И что из этого следует?

– У меня есть предположение, но хотелось бы прежде послушать Бершака.

– Так в чем дело, доставьте его.

За Бершаком поехала машина с милиционерами, которым было приказано достать его хоть из-под земли, но без Василия. Не достучавшись, опросили соседей, мол, когда они последний раз видели Бершака, где он может быть. Те ничего вразумительного не сказали, однако толстяк с верхнего этажа, по виду нэпман, пошутил:

– Вас увидел в окошко, вот и сидит в квартире, не шелохнется, чтоб вы подумали, будто его нет. Я знаю эту ползучую породу.

Милиционеры взломали замок, в те времена это делалось без особых разрешений. Бершак действительно был дома, правда, с простреленной головой, а на полу под правой рукой лежал пистолет, на столе – исписанный лист бумаги. К вечеру Катя получила Назара.

Этим же вечером Василий приехал к брату, тот встретил его с привычным радушием. Выпили. Василий дождался, когда Анюта с папиросой в зубах уйдет, достал лист, развернул его и положил перед братом. Петро читал, постепенно бледнея, наконец, кинул донос, нецензурно выразившись. Он лихорадочно соображал, чем чревата записка, его интересовало, кто еще о ней знает, а Васятка молча поедал заливную рыбу.

– Где ты это взял? – спросил Петро.

– У Бершака.

– Ах паскудник! – потряс кулаком тут. – Таких в Гражданскую к стенке...

– Скажи спасибо, что я побывал у него раньше и забрал донос. Бершак застрелился.