Поцелованный богом

Всю дорогу Леон посматривал в зеркало, в котором отражались Василий Евсеевич и его мать. То ли они спали, то ли о чем-то думали с закрытыми глазами, но мама жалась к нему, словно ей было холодно. Отец, держа ее за плечи, иногда смотрел заботливо на мать и поправлял на ней шаль, чтоб закрывала ее от рвавшегося окно ветра. Все это было непривычно, но Леон принял сторону матери...

Марлена перевезли в Краснодар, сделали еще одну операцию. Василий ждал, когда он чуточку придет в себя и сможет говорить. И вот настал час, когда дядя наклонился к Марлену и шепотом потребовал:

– Ни один человек не должен знать, зачем вы ездили на хутор, понял?

– Почему? – гневно сверкнул глазами Марлен, проявив наследственную нетерпимость. – Они убили отца и...

– Вы тоже ездили их убить, они оборонялись, а потом спасали тебя. За покушение на жизнь полагается срок, неужели ты хочешь из больницы попасть прямо в тюрьму?

– Что же мне говорить, на следствиие? Ведь будут спрашивать, кто меня пырнул ножом.

– Следствия не будет. А если кто и спросит, скажешь, что на дороге когда вы остановились, на вас напали бандиты. Тебя ранили, но ты убежал в темноту и потерял сознание. Я тебя нашел по стонам. Все. Ты понял? (Марлен молчал). Если не понял, если жаждешь мести, то я тебя сам уничтожу. Поверь, мне этого не хочется.

– Почему ты на их стороне?

– Это тебе знать необязательно.

Они договорились, но никогда больше не общались. Вскоре после этого разговора Василий Евсеевич увез в Гагры жену (к тому времени Катя успела развестись и выйти за него замуж) и сына, который очень переживал из-за всей этой истории. Ничего, что зима, там было тепло.

– Я не знала, – утирая слезы, сказала Маргарита Назаровна. – Я, не виделась с матерью до самой ее смерти. Василий Евсеевич увез ее в другой город, у него были связи, он еще долго работал, возил маму на курорты. А я не смогла ее простить, ведь папа спился. Не могла простить и Леона, часто из-за этого ссорились с Захаром. Он переехал к отцу с семьей, когда я поступила учиться на медсестру, прожил там всю жизнь, не раз ездил к матери и Леону. А я – нет. Только смерть матери примирила меня с ней и братом, но поздно, когда уже ничего нельзя было исправить, понимание этого жгло душу: как много я потеряла, как виновата... Но раскаяние никого ещё никого не подняло из могилы. Когда мама умерла, Леон рассказал мне все, но про тебя умолчал. Не знаю, почему. Может, хотел, чтоб я мучилась, потому что обидела маму? Утешает меня то, что с твоим дядей она была счастлива. По словам Леона, он безумно любил ее, а она благосклонно позволяла себя любить. Какое-то идиотское счастье...

– Счастье, Маргарита, не бывает идиотским, – пробурчал Марлен Петрович. – Оно либо есть, либо его нет.

– Пойду я, – поднялась она. – До свидания, Марлен.

– До свидания.

Оставшись один, Марлен Петрович долго думал над визитом старой дамы, над их дурацким примирением, будто это что-то могло изменить. Да, он противоречив, поддавшись сиюминутному порыву, чуть не поверил в бога и прочую возвышенную чушь, а теперь ему стало неловко перед самим собой. Он поднялся на самый верх, под крышу дома, условно постучал, сын открыл.

– Паспорта готовы, ты летишь сегодня ночью, – сообщил он сыну. – Но как будешь жить? Тебя будут искать через Интерпол искать, все думают, что ты уже за границей.