Поцелованный богом

Одновременно с ним издалека кто-то закричал:

– Стой!!!

Но два выстрела уже грянули. Катя осталась стоять, сжимая руки мальчиков, которые вдруг отяжелели и потянули ее вниз. А она стояла, не отпуская рук братьев, и смотрела на два дула, теперь направленных в нее.

– Стой!!! – неистово кричал Силантий Фомич.

Его лошадь перемахнула через плетень, задев задними копытами глиняный горшок, который разлетелся на мелкие кусочки. Следом за комиссаром перемахнул плетень и Яуров, но сразу же потянул коня за повод, останавливая, тогда как Силантий Фомич успел закрыть своею лошадью девушку.

– Ты что делаешь, Петро?!! – взревел он, обращаясь к командиру. – Кто тебе дал право убивать?!!

– Мое право дала мне война и командирское звание, – спокойно сказал Шестрюк. – Всю белую контру следует...

– Кто контра? – негодовал комиссар. – Женщины? Эта девчонка? Пацаны? Яуров, погляди, живы ли?

Тот спрыгнул с коня, подошел к убитым.

– А ты подумай: вырастут эти пацаны – и что потом? – возразил Петро. – Они нас не пощадят, они нас из-за угла... Видать, ты забыл: террор, только беспощадный террор...

– Молчать! – процедил комиссар. Он спрыгнул с лошади, подошел вплотную к Петро и тихо отчитал его: – Ты устроил бойню, это уже не война. Когда б они, – он кивнул назад, – вчера воевали с тобой, ты имел бы право убить их в бою. В отряде разложил дисциплину, занимаешься грабежами, развратом...

Петро усмехнулся, пряча револьвер в кобуру, при этом глаза его недобро сверкнули:

– Не лез бы ты, комиссар, в мои командирские дела.

– Я наравне с тобой отвечаю за дееспособность и политическое сознание отряда, вверенного мне партией и рабочим классом, – процедил Силантий Фомич. – Должен предупредить: я доложу высшему руководству армии о твоих делах, ежели не исправишься.

– Исправления хошь? – ухмыльнулся Петро. – Ну так в жены ее определю, вину свою заглажу.

Комиссара задел за живое его издевательский тон, но вокруг стояли головорезы Шестрюка, неровен час – выделятся в банду и отколются. Тогда перестреляют всех, людей верных молодой советской власти.

Яуров с трудом расцепил руки мальчиков и девушки, которая будто окаменела и была мертвенно бледна. Подойдя со спины к комиссару, он шепнул:

– Одна дивчина жива, не успели.

Комиссар скрипнул зубами, но теперь-то ничего уже не сделаешь. Он подошел к девушке, от стыда, не глядя на трупы и ей в глаза, и тихо произнес:

– Простите.

Она перевела на него пустой, ничего не понимающий взгляд и вдруг завалилась, комиссар еле успел поддержать ее, чтоб не упала на трупы.