Поцелуй Арлекина

– Трудно молиться, – объяснила она. – Но пусть он стоит, где стоит, пусть стоит тоже. – Меня уж хотели чуть не взашей вытолкать из избы. – Он нужен тут. Пусть стоит.

– Нас трое, – громко объявила Надя.

Но Гарпина уже снова молилась, и снова кипела чья-то вода, снова следовали краткие наставления, было душно, тяжко. Наконец я услыхал «Аминь» и, никого не дожидаясь, выскочил на воздух. Прочие заспешили за мной.

Распахнулись двери летней кухни. Оказалось, там все было готово к обеду. Огромная кастрюля с борщом и такая же с овощным рагу были вынесены на двор и разложены по бесчисленным плошкам. Столы и лавки вновь были заняты. Кое-кого – и, как нарочно, меня – пригласили в избу, хоть, правда, так распорядилась не сама Гарпина, а кто-то из ее свиты. Но я не стал есть. Глянул лишь мельком Наде в лицо и тотчас понял, что пора идти прочь.

Но не возмутимый ничем Артур, наоборот, как выяснилось, желал кушать. Кто-то придвинул его кресло к столу, он же весело болтал и уверял всех и каждого, что сейчас подкрепится и пойдет сам, без всяких кресел и костылей. Это чудо произошло – но не на моих глазах и дня три спустя. Откуда-то стороной я узнал, что он ездил в Горынь еще раз – благодарить за исцеление. Теперь же, покончив с борщом, взялся за рагу.

Я вышел во двор. В дальнем углу, поросшем бурьяном, я тотчас увидел Надю – и бабку Гарпину с ней. Я слышал, что она ее спросила:

– …Даже если он покрестится?

– Даже тогда. – Старушка вздохнула и добавила: – У него… у него своя судьба.

– Что ж, если я его люблю. – Голос Нади стал вдруг тверд и чуть только не звенел.

– Двоих тебе любить нельзя, – был ответ.

– А кому можно?

– Бывает так, что можно, – устало кивнула Гарпина. – Но не тебе.

Надя молчала, и старушка, снова вздохнув, пошла от нее в дом.

Я стоял в дверях, у последней ступени крыльца.

– А ты покрестись все-таки, – прибавила она уже мне.

– Что ж делать, если я ее люблю? – спросил я – невольно, как Надя.

Доброе лицо Гарпины вдруг стало строгим.

– Кто меня ставил судить между вами? – сказала она жестко. – Делайте как хотите.

Это были ее последние слова.

Три дня спустя Артур оставил кресло и костыли и ходил теперь с прочной короткой палкой, не увязавшей в песке. Кресло разобрали и снесли в сарай.

Уже был поздний август, когда однажды, выйдя на улицу, я увидал Надю одну на «нашей» скамье. Она, казалось, ждала меня. Не очень твердо зная, что делать, я сел рядом с ней.

– Завтра… – начала она, но сбилась.

– Что – «завтра»? – спросил я.

– Завтра я уезжаю.

–  Вы уезжаете, – уточнил я.

– Нет, я одна. Артур… он… пробудет еще с неделю.

– Ах вот как. И что ж?

– Может быть… – Голос ее задрожал, едва не впервые за наше знакомство (забытое детство не в счет). – Может быть, ты придешь меня проводить?

Я было хотел ответить, что не хочу обижать Артура, но тотчас понял, что не хочу обижать ее.

– Это вряд ли возможно, милая пани, – сказал я. – Как вряд ли и то, что нам это будет приятно.

– Мне будет приятно, – сказала она с нажимом, прямо глядя мне в глаза.

– Позвольте откланяться, – польский, снова пущенный в ход, сгладил необходимое здесь «вы».

Мы оба встали. Но она еще взяла меня за руку – так, как после гаданья у Ольги Павловны. И лишь затем быстро пошла прочь. Больше я ее не видел.

Конец августа мне помнится смутно. Кажется, были дожди, холод, потом потеплело вновь. Вернулась даже жара. Но моя вакация давно кончилась – было пора собирать вещи. В один из дней, посвященных этим – медленным, надо признать, – сборам, я поднялся вверх, на чердак с неприступным Мицкевичем под мышкой. Сундук в углу привлек мой взор. Посмеиваясь над собой, я сдвинул его носком башмака и, сев на корточки, глянул в запыленное окно. Пруд был отлично виден. И там, привольно раскинувшись нагишом вдоль кладок, загорал излеченный Артур, подставляя солнцу свои кривые бока и спину. С чувством тоски и отвращения задвинул я на место старый сундук, а уже час спустя шел с вещами в руках, меж жарких песков, к электричке. Впереди чернел лес, обещая прохладу, и в мыслях моих не было ничего, достойного воспоминанья.

Поэты нехотя поют,

Когда вблизи не видно граций,

И я покинул свой приют

Среди черемух и акаций.

Конец опытам в стихах и прозе

Часть третья Московский блокнот

Предисловие

Приятелям моим привык я угождать.

И. И. Хемницеρ