Поцелуй Большого Змея

Ее голос звенел и рвался, она так хотела показать мне эту звезду, так боялась, что я не вижу того, что открывается ей, что я не смог не соврать.

– Да, вот она, вот. А что это, мама?

– Так сказано Учителем Праведности: взойдет звезда второго пришествия, и спустится ангел с небес, и отворит сосуды закрытого знания, и откроется Второй Учитель, и освободит мир.

– От чего освободит?

– От нечестия, от злобы, гнева, лжи, подлости, обмана. Сначала Всевышний послал откровение только избранным, а теперь истина станет достоянием всех сынов Завета и всех народов.

– Мама, но я не знаю никакой истины. Мне нечего открывать и нечему учить.

– Не волнуйся, сынок. Истина спрятана в тебе, подобно тому как горчичное зерно прячется в глубине земли. Оно прорастет, и маленькое зернышко превратится в цветущее дерево.

Она еще сильнее прижала меня к себе.

– Я думала, твой путь только начинается, и мне дадут побыть с тобой еще несколько лет. Но тебя уже зовут. Разве ты не слышишь зов?

В ее голосе звучали такая надежда и такое ожидание, что я снова соврал, второй раз за этот вечер.

– Да, мама, я слышу.

Как ессей, я понимал, что такое зов и откуда он может прийти. Сколько я себя помню, разговоры в нашем доме вертелись вокруг этих тем. Для чего душа спускается в мир, в чем назначение человеческой жизни и смысл бытия. Отец беспрестанно объяснял мне отличие ессеев от нечестивых сынов Тьмы, а вечерние рассказы матери, в общем-то, сводились к тем же темам. Я знал, где скрывается истина, и был готов, как ессей, сын ессея, вместе с другими сынами Света выступить на борьбу против сил Тьмы. Но мне так хотелось, оставив в стороне борьбу, истину, смысл жизни и цель бытия, побыть еще с мамой, вот так, прижавшись к ее плечу, раскачиваясь под шорох пальмовых листьев и ласковое посвистывание ночного ветерка.

Я не заметил, как заснул. Меня разбудила мать, тихонько тряся за плечо.

– Вставай, Шуа, скоро рассвет, нам пора идти.

Отец отвел нас в маленький домик, похожий на тот, который мы оставили накануне. В нем жила семья ессеев, нас уложили за тростниковой занавеской в дальнем углу единственной комнаты домика. Я сразу заснул, а когда открыл глаза, солнце уже низко висело над верхушками деревьев. От усталости и волнения я проспал остаток ночи и большую часть дня.

Мама подала кружку для умывания и кусок хлеба на завтрак. Я сильно проголодался и с жадностью набросился на хлеб.

– Сначала молитва, – решительным голосом приказала мать. – Не забывай, ты – Второй Учитель и должен вести себя соответствующим образом.

Я отошел за занавеску и приступил к молитве. Молился я бездумно, по привычке, слова, столько раз повторенные, сами соскакивали с языка. Но все-таки что-то во мне переменилось. Пока мать утверждала, будто я не простой ессей, а избранный, я относился к этому с недоверием. Избранные казались мне особым сортом ессеев, людьми, осененными присутствием Всевышнего, носящими на челе Его незримую, но явно ощущаемую печать.

Сейчас, когда мать стала внушать мне, будто я – Второй Учитель, избранность перестала казаться мне чем-то таинственным и недостижимым. Идея о моем избранничестве спокойно и прочно осела в голове, и я поневоле начал стараться вести себя, как подобает избранному.

Мать моментально заметила произошедшую со мной перемену. После завтрака она подвела меня к окошку, поставила так, чтобы солнце падало на лицо, и долго-долго всматривалась в мои глаза, гладила кончиками пальцев лоб, ласково щекотала уши и щеки.

– Мальчик, мой маленький мальчик, – шептала она.

Вернулся отец. Мы уселись на полу за занавеской.

– В город вошли две когорты сирийских наемников, – устало начал рассказывать отец. – Все входы и выходы в Эфрату перекрыты. Два сбежавших раба не только зарезали Тития, но и украли изрядное количество драгоценностей. Драгоценности, конечно же, утащила прислуга и валит все на неизвестных рабов. Впрочем, вполне известных. Возле нашего дома в рощице сидит засада.

Отец усмехнулся.

– За что только царь Гордус платит деньги сирийцам? Не заметить эту засаду может только слепой и глухой. Они громко разговаривают, сломали несколько кустов и мочатся с шумом и ужасающим зловонием. Сегодня ночью, в начале третьей стражи, когда сон особенно глубок, мы уйдем из города.

Он посмотрел на мать.

– Пойдем в Галилею, к твоим родственникам. В этой горной глухомани нас никто не отыщет.

К моему удивлению, мать решительно воспротивилась.

– Пока ты ходил по Эфрате, я побывала у Вестника. Есть новости. Важные новости.

От удивления лицо отца немного вытянулось.

– С каких пор Вестник разговаривает с женщинами?

– Со мной он стал разговаривать, – с гордостью ответила мать. – Правда, через занавеску, но какое это имеет значение.

Обычно новости от Вестника приносил отец. Вестник, ессей высшего ранга, почти избранный, жил на отшибе, тщательно оберегаясь от встреч с язычниками, сынами Тьмы и женщинами. С утра до глубокой ночи он был погружен в молитву и учение, еду для него собирали среди ессеев Эфраты и в специальной посуде, не принимающей духовную нечистоту, приносили к порогу его домика.