Поцелуй герцога

Куин молчал, пока они не искупались в ручье и не оделись. Но впервые в жизни он не беспокоился об этом: то, что чувствовали они с Оливией, было красноречивее слов. Это словно свет, пришла ему в голову мысль. Нечто простое и незамысловатое, но при ближайшем рассмотрении превращается в радугу.

— Ты изменила меня, — наконец сказал он. — Я никогда не буду чувствовать себя спокойно, не зная, где ты.

И снова глаза Оливии стали предательски влажными. Она была в безопасности, в объятиях Куина. Он наклонился и поцеловал ее мокрое от слез лицо.

До поросшей деревьями бухты оставался еще долгий путь, а он не спал два дня. Но шепот Оливии придавал ему силы, и все, что она ему говорила, даже самые глупые лимерики, означало лишь одно. Она любила его, этого холодного и бесчувственного человека, которого Еванджелина считала недостойным любви.

Когда они подошли к лодке, Групер спал на берегу, а Люси свернулась у него под рукой. И весь мир, мир Куина, был на своем месте и будет таким же до конца.

Когда их экипаж остановился у Литтлборн-Мэнора в сопровождении другого, затянутого черной тканью экипажа с телом Руперта, все домочадцы высыпали на улицу встретить их.

Герцог Кантервик, после приступа все еще нетвердо стоявший на ногах, хватал их за руки, снова и снова благодарил за то, что привезли его сына домой, и ушел — несчастный человек.

Вдовствующая герцогиня Сконс нарушила свою самую главную заповедь о самообладании истинной леди и разрыдалась у всех на глазах.

Мисс Джорджиана Литтон завизжала, схватила свою сестру и потрясла ее. Они совершенно забыли, что «поведение всегда должно подчеркивать доброе имя леди». Хорошо, что родителей Оливии и Джорджи там не было, и они не видели, как пошатнулись законы Вселенной, по крайней мере, с точки зрения миссис Литтон.

Бедная миссис Литтон была бы еще больше потрясена, если бы позднее подслушала разговор своих дочерей.

— Но ведь ты же не в силах вытерпеть леди Сесили более получаса! Через неделю ты просто сойдешь с ума. Разве ты забыла нашу поездку, когда мы…

— Это не важно, — твердо сказала Джорджиана. — Племянник леди Сесили — преподаватель Оксфорда. Преподаватель!

Оливия поставила чашку и поглядела на сестру.

— Наверное, хорошо быть преподавателем.

Джорджиана не обратила на нее внимания и продолжала взволнованно болтать, что было на нее совсем не похоже.

— Мистер Холмс начинает на следующей неделе серию лекций о небесной механике Лапласа и принципах Ньютона. Женщинам не разрешается посещать подобные лекции, но кажется, он не может отказать своей тете!

— И ее спутнице. Но, Джорджи, ты уверена, что сможешь это вынести? Не забывай, чтение лекций — наша семейная особенность, и тебя ожидают бесконечные разговоры леди Сесили о процессе пищеварения.

— Леди Сесили очень добра, Оливия. Только подумай: ради меня она собирается посещать все эти лекции.

— Она будет делать то же, что сделала бы и я в подобной ситуации — спать.

— Если бы пришлось сопровождать убийцу, лишь бы попасть на эти лекции, я бы согласилась, — твердо сказала Джорджиана.

— Ты затронула интересную тему, — шутливо отозвалась Оливия. — Возможно ли, чтобы праведный мистер Бамтринкет, покойный муж самой леди Сесили, умер странной смертью, выпив зелье, купленное у венецианского шарлатана?

— Оливия! — как всегда испуганно вскрикнула Джорджиана.

— Нет, еще хуже, что если тебя доведут до убийства?

— Прекрати! Ты говоришь непозволительные вещи.

— Старушка Бамтринкет трещала весь день и всю ночь. — Оливия засмеялась, ловко уворачиваясь от сестры, которая хотела схватить ее за рукав. — Она не смолкала ни секунды, пока ее спутник не огрел ее палкой.

— Негодница! — И вот уже хорошая принцесса теперь носилась за плохой вокруг диванчика в библиотеке, прежде чем вспомнила, что «достоинство, благочестие, любезность и осанка» не могут соседствовать со стремлением к насилию.

Мир Оливии, как и мир Куина, обрел гармонию. Возможно, Джорджи отправится в Оксфорд и откажется от титула герцогини, но от последствий родительского воспитания она была избавиться не в силах. А Оливия совсем скоро осуществит самую заветную мечту своей матери, хотя, наверное, ее успех напрямую был связан с провалом планов семейства.

Куин с Оливией шли за герцогом Кантервиком, когда Руперта похоронили с честью, и не в семейной гробнице, а в Вестминстерском аббатстве, как и подобает английскому герою, увенчанному славой. На его могилу установили лишь простую мраморную табличку, на которой были выгравированы его имя и отрывок странного стихотворения.

Несколько лет спустя юный поэт Ките в недоумении стоял перед этой надписью в один из долгих полудней. А еще позднее поэт Оден[7] целую неделю зачарованно размышлял над ней. Пятьдесят лет спустя в серьезной диссертации обсуждались сложности фрагментации, но все это в будущем, загадка для тех, кто интересуется изощренными тонкостями языка.

Для Таркуина Брука-Чатфилда, герцога Сконса, слова никогда не имели такой колдовской силы, как перед его второй женитьбой. До этого момента он ни разу не переживал, что не может найти нужных слов.