Поцелуй или жизнь (СИ)

Спустя четверть часа я спешилась и, привязав каурого к полуразвалившийся балюстраде каменной лестницы, напекла через неровную каменную арку, которая, видимо, до вооружения «чёрных колпаков» была дверным проемом, во мрак замка. Я недолго петляла по отвалившемся лестницам и узким коридорам. Родственное шипение вывело меня в просторный, освещённый неведомо откуда идущим голубоватым светом зал, в центре которого кругом стояли исполинские статуи. Воплощенные в камне облики порождений Мрачного. Вот демон раскинула крылья, словно собираясь взмыть в небеса над дышащей жаром, изрыгающей смерть и пламень огненной землей Хаоса. А вон сирена протягивает руки к кораблю вдалеке и приоткрывает губы, чтобы затянуть роковую песню и растревожить море, изголодавшееся по телам корсаров и фрегатов. А с другой стороны оборотень, вспарывающий когтями землю, оскалил клыкастую пасть и присел, готовясь к смертоносному прыжку и вперив свирепый взгляд прямо перед собой. Но больше всего меня поразили другие две фигуры. Огромный змей, извиваясь кольцами и раздув капюшон, взирал на меня с невероятной высоты, но даже с такого расстояния были видны его глаза. Все остальные статуи были целиком каменными, и только у этой вместо глазниц поблёскивали леденящим душу светом голубоватые кристаллики, будто подкинутые поволокой, и оттого ещё более пугающие. Однако гложила мое сердце дикая мысль, что если очи аспида прояснятся, то их взгляд пронзит меня вернее, чем длинные мечи-клыки, выглядывающие из разинутой пасти. Рядышком с ним, изящно присев на длинный чешуйчатый хвост, устроилась милая нежная девушка. Длинные волосы плащом укутывали наготу прекрасной нагини, придавая ее образу невинности и беззащитности. Но я то знала, что глаза у этого «ангела» скорее всего невероятно яркие, что напрямую указывает на ядовитость. Но привлекла меня статуя не своим безупречным видом и даже не тем, что, похоже, именно от неё исходили проводники-голоса. Нагиня сидела, повернувшись к гигантскому змею, которого, кажется, в папиных фолиантах называли василиском, и протягивала ему… яблоко! Такое же, как из моего детского сна и какое мне некогда подарил незнакомец, спасший меня от позорного клейма на шее. На веточке сочного плода была повязана лента, на конце которой болталась скрученная в маленький свиток записка. Не долго думая, я развернула послание, которое словно предназначалось для меня. С одной стороны косым острым прочерком черкнули несколько строк без подписи:

«Бог Мрачный, Тот, Кто правит в самых темных уголках наших душ, Кому подвластно отравить сердце человеческое ядом злости, ревности, зависти или же излечить его от них, Чья сила покровительствует нам, потерявшим луч надежды и блуждающим во Тьме! Изгони из мира ярость и боль, вызванные обидой давней, искорени проклятие, брошенное в горе и в запале, но проросшее на земле нашей, ибо скрепила его с родом обидчика безбожная смерть…

Ещё смею просить Тебя за юную деву Веронику, которой я сегодня на рассвете преподнёс тот же дар, что и тебе. Огради ее от мрака, а если суждено ей по воле Твоей узнать боль душевную, направь Свой взгляд в сторону ее и сбереги от пропасти Смерти»…

Ну ничего себе! Неужели тот самый благородный незнакомец двенадцать лет назад направлялся в разрушенный храм Мрачного, чтобы поклониться идолам Его порождений и оставить это прошение. И за меня просил! Но как это яблоко сохранилось за десяток с хвостиком лет?! И почему именно это подношение выбрал мой спаситель?!

Однако на этом сюрпризы не закончились. Записка с прошением словно сама собой повернулась у меня в руках, и на обратной стороне свитка, будто выводимые невидимым пером, начали появляться витиеватые слова, складывающиеся в строки и предложения:

«Тайной мысли распаляет

Песня о далеком крае,

Где из года в год вдовец

Водит деву под венец,

А рассвет когда встречает,

Чёрный цвет он надевает,

Вновь вдовцом — проклятый рок!

Выйдет ли проклятию срок?…

Коли страх не гложит сердце,

В омут, графская невеста!

Дверцу тайны приоткрой,

Чтобы встретиться с судьбой!»