Поцелуй или жизнь (СИ)

— Ещё? А разве к смертельному приговору можно добавить ещё какое-то наказание? — с вызовом бросила я, буравя ненавидящим взглядом человека, который был хуже зверя, как и все эти проклятые фанатики.

— Я же сказал, что смерть тебе не грозит. Я не дам такой красоте навсегда пропасть в пыточной, так и не распустившись до конца. Я не смогу вывести тебя незаметно, невиновных на праздниках в честь Мрачного, сама понимаешь, тоже нет. Я сказал братьям, что ты простая воровка, которая захотела под шумок обобрать поклонников нечестивого Бога. В качестве доказательства предъявил кошелёк с золотыми, который якобы вытащил у тебя из-за пазухи. Не бойся, за воровство наказание не смертельно.

Не успела я возмущённо пикнуть, как меня схватили за локоть и потащили из кельи. Я не знала, как по закону наказывают воров. В Северном Пределе верховным судьей был папа, а мелкие преступления находились в ведении городских и деревенских старост. Хотя у этих нелюдей и законы не людские!

У массивных дверей, судя по всему, на улицу, палач неожиданно смягчился и, притянув меня к себе, опалил горячим дыханием шею под ухом.

— Не бойся, я не дам тебя в обиду. Скажи мне, где тебя искать?

— Чтобы вы знали, куда ещё распространилось поклонение Мрачному? — попыталась отпрянуть от него я.

— Нет, маленькая. Чтобы, когда ты подрастешь, я смог тебя найти.

— Надеюсь никогда с вами больше не увидеться! — выплюнула ему в лицо чистосердечное пожелание.

— И не надейся, малышка, — напоследок недобро сверкнул зелёными глазами мужчина. — Через минуту тебе только на меня и останется надеяться.

Но я его уже не слышала. Свежий воздух предрассветного утра неприятным холодком пробрался под мое поношенное крестьянское платье. Но лучше бы он превратился в настоящую бурю и разорил все вокруг. Лишь бы не слышать мерзкого чавканья из-за забора неподалёку от крыльца и не вдыхать затхлого запаха смерти. Стоило подкоситься в ту сторону, как в глазах потемнело: огромные жрущие псины и кровавое месиво на их мордах и на земле. Я уже знала, какая участь постигла тела замученных «во имя Единого», но увидеть это вот так, своими глазами, в нескольких шагах…

Из приближающегося обморока меня выдернул противный, словно скрежетание металла о стекло, голос одного из колпаков, кругом выстроившихся во дворе и, видимо, поджидающих свою последнюю жертву на сегодня.

— Анжелика, девка из трущоб Антрополя, ты обвиняешься в воровстве и попрошайничестве. По законам нашего братства ты приговариваешься к позорному клейму висельницы. Отныне ни один верный слуга Единого не возьмёт тебя в жены, не откроет тебе двери своего дома и не обмолвится с тобой словом. Ожог в виде веревки, затянувшейся на шее, скажет все за себя!

В середине этой речи, плюющейся гневом и слюной, меня схватили с двух сторон два дюжих колпака и поволокли куда-то на задний двор. В нос ударил запах костра и чада, а взору предстал огромный мужик в перчатках, вытаскивающий из костра раскалённые докрасна окромные клешни, каждая как половина дуги, как раз чтобы шею обхватить. Секунды текли, меня волокли к нему, а я, как пришибленная, таращилась на орудие пытки и не могла осознать, что это все на самом деле происходит со мной. Только когда меня бросили под ноги живодеру-кузнецу и подняли, больно схватив за волосы и заодно оголяя шею, голос ко мне вернулся — я заорала.

Матушка Донна всегда говорила мне, что благородной леди не след повышать голос даже на чернь. Но благородных леди и не клеймили раскалённым металлом «чёрные колпаки»! Я визжала на самой высокой ноте, которую могла взять, вопила дурниной громче, чем дворовые коты по весне, хрипела из последних сил, когда мне заталкивали в рот какой-то замусоленный лоскут, попутно скручивая запястья веревкой, больно врезающейся в кожу. Мне показалось, что время замедлило свой бег: железка неспешно плыла к моей шее, остановилась у самой кожи, словно раздумывая, обласкать меня своим прикосновением или нет, затем, окончательно придя к положительному ответу, начала примеряться, с какого бы боку начать своё круговое путешествие…

— Быстрей давай! — гаркнул один из тех, кто чуть не вывихнул мне руку, стараясь крепче связать.

Ну вот и все. Я уже приготовилась заголосить в три раза громче от боли, чтобы сорвать связки, но хоть оглушить этих сволочей на всю оставшуюся жизнь, как вдруг…

— Отпусти девочку, — этот голос был не в пример моему спокоен и тих, однако подействовал на колпаков куда больше.

Палачи прервали экзекуцию и уставились на человека, небрежно облокотившегося на ограду и в упор смотрящего на нас. По его виду нельзя было угадать ни возраст, ни происхождение, поскольку темный костюм для верховой езды, обрисовывающий статную худую фигуру, мог с равным успехом принадлежать как умудрённому опытом охотнику, так и только что вошедшему в брачный возраст младшему сыну какого-нибудь лорда. Лицо у незнакомца было скрыто маской, однако не балахонистой, как у колпаков. Она, точно слепок, повторяла рельеф лица хозяина, оставляя на виду только бледные худые губы и упрямый, идеально гладкий подбородок.