Поцелуй изгнанья

Я вернул ему бурдюк, и он отпил немного лабана. К тому времени кофейные зерна остыли, и он ссыпал их в бронзовую ступку и растер каменным пестиком. У него было две джезвы: одна из светлой бронзы, блестящая и полированная, вторая черная от сажи. Он открыл закопченную джезву с остатками утреннего кофе и ссыпал туда свежесмолотый. Долил воды из козьего бурдюка и добавил щепотку толченого кардамона. Затем поставил закопченную джезву на огонь и стал осторожно помешивать кофе, пока тот не закипел.

— Возблагодарим же Аллаха за кофе! — сказал Хассанейн.

Он перелил его из закопченной джезвы в блестящую, затем снова в закопченную и снова в блестящую. Дал осесть кофейной гуще. Наконец он забил отверстие блестящей джезвы кусочком конопляной пеньки, для того чтобы отфильтровать кофе.

— Иль хамду лиллах! — сказал он. — Хвала Аллаху. — Он вынул три чашечки.

Я взял одну.

— Пусть вечно длится твой пир, о шейх, — сказал я.

Он наполнил мою чашечку, затем поднял взгляд.

— Ибрагим бен-Мусаид! — позвал он. — Иди пить кофе!

Бен-Мусаид повернулся и посмотрел на нас. Судя по лицу, он не понимал, что делает шейх. Он медленно подошел к нам.

— О шейх, — с подозрением спросил он, — у тебя что, нет более важных дел?

Хассанейн пожал плечами:

— Всему свое время. Бани Салим не торопятся. Сейчас время пить кофе. Освежись! — Он протянул одну из чашечек молодому человеку.

Мы выпили по чашечке, затем еще по одной. Хассанейн лениво болтал о своей любимой верблюдице, которая поранила ногу и, возможно, не сможет везти его через покрытые гравием равнины на юг.

По обычаю арабы выпивают три чашечки кофе, затем, покачивая чашечкой, дают понять, что хватит. После третьей чашечки Хассанейн выпрямился и посмотрел на бен-Мусаида. Молчание стало почти осязаемым и угрожающим. Наконец бен-Мусаид громко рассмеялся:

— Здесь какой-то подвох, о шейх. Ты надеешься устыдить меня своим кофе и своим радушием. Ты думаешь, что я обниму твои колени и буду просить прощения у Аллаха. Ты думаешь, что это я убил Нуру.

Он встал и гневно швырнул свою чашку оземь. Чашка раскололась на мелкие кусочки. Хассанейн поморщился.

— Я ничего такого не говорил, — сказал он.

— Ищи своего убийцу где-нибудь в другом месте, — с яростью сказал бен-Мусаид. — Посмотри на своего гостя, на этого неверного из города! Может, правду знают только он да Аллах!

Он отвернулся и, пройдя через лагерь, скрылся в шатре.

Я ждал, что скажет Хассанейн. Прошло несколько минут, а он все сидел с кислой миной на лице, словно съел что-то гнилое. Затем, когда мое терпение было на исходе, он тяжело вздохнул.

— Мы ничего не узнали, — печально сказал он. — Ровным счетом ничего. Нужно начать снова.

Он медленно встал, я следом. Мы пошли туда, где Хиляль и бен-Турки копали могилу.

— Чуть поглубже, о замечательные, — сказал Хассанейн. — Когда выроете могилу, не опускайте туда бедную девочку.

— Но мы должны скорее похоронить ее, — сказал, подняв взгляд и прикрыв рукой глаза от солнца, бен-Турки. — Благородный Коран…

Хассанейн кивнул:

— Мы положим ее в могилу до заката, как предписывает Мудрое Слово Аллаха. Но не опускайте ее в могилу, пока я вам не скажу.

— Да, о шейх, — сказал Хиляль. Он посмотрел на бен-Турки. Тот лишь плечами пожал. Никто из нас не понимал, что у Хассанейна на уме.

— В Хадрамауте, в шейхстве, что находится на пятке Аравийского «сапожка», — сказал Хассанейн, — убийцу порой подвергают испытанию огнем. Конечно, все это предрассудки, и смысл испытания только в том, что в его силу верят.

Я увидел, что он ведет меня из лагеря к верблюжьему стаду. Мальчишки залезали на деревья гаф, что росли в узких долинах между дюнами. Они срезали верхушки деревьев, и верблюды с удовольствием жевали их.

Хассанейн продолжил свой рассказ о правосудии в Хадрамауте:

— Церемонию проводят утром, после молитвы. Руководитель испытания собирает вместе обвиняемого, свидетелей, семью жертвы и всех заинтересованных лиц. Раскаляет на огне нож. Когда он решает, что нож достаточно горяч, он заставляет обвиняемого открыть рот и высунуть язык. Сам он оборачивает руку кафией и прикладывает нож к языку обвиняемого сначала одной стороной, затем другой.

— И в чем заключается смысл испытания? — спросил я.

Хассанейн подошел к своей любимой верблюдице и потрепал ее по шее.

— Если человек невиновен, он может сплюнуть прямо сразу и на месте. Тем не менее руководитель дает ему пару часов. Затем язык обвиняемого внимательно рассматривают. Если он выглядит обожженным, обвиняемого признают виновным. Его казнят сразу же, если только семейство жертвы не согласится на разумную плату за кровь.

Если же признаков ожога нет или есть только небольшое обесцвечивание, то человека объявляют невиновным и отпускают на свободу.

Я не понимал, чего хочет шейх. Он положил свою верблюдицу и принялся ее седлать.

— А у Бани Салим разве нет такого обычая?

Хассанейн рассмеялся:

— Мы не так суеверны, как дикари Хадрамаута.

Я думал, что у Бани Салим хватает своих предрассудков, но решил, что не стоит говорить об этом вслух.

— Ты собираешься в путь? — спросил я.

— Нет, — ответил Хассанейн.