Поцелуй, Карло!

Гортензию прошиб тревожный пот. Автобус застрял в уличном заторе, пока ее жизнь проносилась мимо. Все странное и таинственное, что в последние годы сбивало ее с толку в Луи Муни, наконец-то прояснилось. Автобус рванул вперед, мимо одной остановки, другой, а Гортензия лихорадочно думала. Все бесчисленные малоубедительные отговорки, которыми Луи год за годом объяснял свои отлучки, начали выстраиваться в ее воображении, словно папки в шкафу, одна за другой. Поскольку она была женщина благочестивая, ей понадобилось увидеть, чтобы увериться. Она подняла руку и дернула за веревку, давая знать водителю, что хочет выйти, потом ухватилась за поручень у задней двери автобуса, боясь, что ноги ее подведут. Она не могла дышать.

Когда дверь открылась и свежий воздух ударил в лицо, она разрыдалась. Она давно убедила себя, что любовь, соединившая их с мужем вначале, может быть спасена, если они будут молиться вместе и свяжут себя обязательствами сохранить брак. Она собиралась снова начать внимательнее относиться к Луи, давать ему то, в чем он нуждался, но время, работа и другие обязательства слишком отдалили их друг от друга. И из-за этого ей стало труднее протянуть ему руку над пропастью, хотя должно было бы стать легче.

Мать, которой давно уже не было на свете, учила ее, что мужчины плохо обращаются с женщинами, когда сами дурно ведут себя за их спиной.

Гортензия понимала, что Луи трудно пришлось, и она могла понять, почему он вымещал на ней свое разочарование. В конце концов, она была его женой. Она бы прятала эту мерзость от людских глаз, да и прятала многие годы. Но ей все равно было больно, и сейчас боль вовсе не уменьшилась, когда Гортензия наконец поняла, что происходило на самом деле, увидев это собственными глазами. Только теперь Гортензии стало безразлично, что кто-нибудь окажется свидетелем ее горя.

Посторонняя девушка лет двадцати положила руку в белой перчатке на руку Гортензии и полезла в сумку за платком. Она рылась там, пока не нашла накрахмаленный белый хлопковый носовой платок, который и протянула Гортензии. У девушки была кожа цвета густого кофе, гладкая и чистая.

– Вы в порядке, мэм?

Гортензия приняла платок и вытерла слезы.

– Оставьте себе. – Девушка погладила руку Гортензии и растворилась в толпе на тротуаре.

Гортензия постояла под навесом, комкая платок в руке. Она не оплакивала свой брак, потерю мужа или даже гибель своих лучших надежд. Она оплакивала потерянное время. Его уже не вернуть. Она вышла из тени навеса под солнечный свет. Если что Гортензия Муни и знала в этой жизни, то это как ходить во свете[102].

Телестудия Си-би-эс занимала целый квартал Нью-Йорка у реки Гудзон. Внутри свободного от перегородок пространства первого этажа декорации для съемки телепередач, в том числе выпусков новостей, сериалов и всевозможных музыкальных программ, сдвигались, подкатывались, перемещались и ставились на место при помощи колесных платформ. Сверху все кабели электропроводки были свернуты и заправлены в сетку под потолком, дабы не мешать свободному перемещению камеры. Тускнели осветительные приборы, и в мгновение ока взлетали перегородки, превращая гостиную в кухню, а потом в больничную палату, трансформирующуюся в магазин, затем в стойку для ведущих последних известий с картой мира на заднем плане.

В самом центре этой арены чудес находилась Глория Монти – методичный невозмутимый режиссер всего этого действа, сочинявшая и воплощавшая сцены сериала согласно полученным от писателей сценариям. Телевидение – это не кино и не Бродвей, так что Глория была вольна изобретать собственные подходы к постановкам новой драматургической формы, которая не подавала никаких надежд на долговечность, будучи всего лишь модной новинкой. Но она выполняла свою работу, делала то, что умела лучше всего: подбирала интересный актерский ансамбль, предоставляла им захватывающие сценарии и создавала благоприятную семейную атмосферу, помогающую артисту отважиться на эксперимент. Дневной сериал развивался так стремительно, что, если одна сцена не удавалась, следующая уж точно обещала успех. Задача состояла в том, чтобы события продвигались на высоком накале, а это подразумевало, что именно тщательно прописанные персонажи несли основную смысловую нагрузку в сериале. И вот тогда женщина, сидя у себя дома перед телевизором, начинала смотреть свои собственные истории, какие прежде слушала в многосерийных радиопостановках или читала в романах с продолжением из любимых журналов.

Для Глории Монти и других серьезных театральных артистов телевидение еще не оформилось как вид искусства, слишком уж оно было ново для подгонки под какие-то категории, но оно быстро стало тем, чем сцене никогда не бывать, – прибыльным способом заработать на жизнь.

– Вон он, вон там! Это же Ники! – Мэйбл тыкала пальцем в стекло смотровой комнаты для публики.

– Как бы услышать, что он там говорит? – спросил Дом. – Почему ничего не слыхать?

– Папа, нам же сказали, что мы ничего не услышим, только посмотреть сможем.